– Где это я?

Старик перекрестился, промолчал. А ты опять спросил:

– Где я?

Тогда он, ничего не говоря, взял тебя за руку. Ты не противился. И он повел тебя. А ты все повторял: «Где я?.. Где я?» Он ввел тебя к себе, в свой дом, к своей семье, и посадил к огню. Все повставали, отошли к окну, стали шептаться. Но ты на них, на чернь, и не смотрел, ты их не слышал. Сидел, перед тобой горел огонь… И вдруг тебе подумалось: Глеб – настоящий князь; на Чудь пойдет и не придет обратно, ибо убьют его, а Харальда змея огнем убила, а ты, Всеслав, будешь жить долго, всех переживешь…

Вдруг ты резко поднялся! И шагнул вперед! Рухнул в огонь!..

…А больше ничего не помнишь. Так и зима прошла; лежал ты, помирал, тебя искали – те и эти; те не нашли, тех отвели, не выдали тебя, а этим показали. А эти были вот кто: Игнат и твой Давыд, и еще Ус, Едзивиллов боярин. Игнат привез с собой воды – той самой, освященной, ты от нее и ожил, лежал, смотрел по сторонам – и ничего еще не понимал. Да и не хотел понимать! Ты жив – и хорошо уже. Ты зряч, в своем уме, и руки-ноги целы. Чего еще можно желать?!

А эти решили иначе. Давыд рассказывал, что ждет тебя твоя Земля и молит о прощении и проклинает Святополка, а Ус – что Едзивилл придет с дружиной, что Едзивиллу Гимбут не указ, что муж сестры есть брат, поэтому он, Едзивилл, сын Гимбутов…

Ну а тебе-то все это было зачем? Ты отвернулся от них и посмотрел на старика – он стоял здесь же, у окна, – потом на свои руки. Руки были черные, а ногти на них длинные и гнутые, как когти. А сам ты был в тряпье, босой, без шапки, без меча, вот только крест да оберег – пощупал – остались от того, от прежнего…

Давыд же говорил и говорил: мол, Святополк, Зовун, Земля, София, род…

Игнат тебя поддерживал под голову, ведь ты был еще слаб…

А Ус сидел в ногах. А Едзивилл – сын Гимбута и брат Альдоны и, значит, твой брат. Брат – и не Ярославич. Вот так-то, князь!

Князь, повторил ты про себя и усмехнулся. Ибо какой ты теперь князь? Ты просто человек, такой же, как и все, а разве это худо? Худо тогда, когда ты князь, ибо князь – это зло, а просто человек – он просто, он никто. Ты снова повернулся к старику и спросил:

– Где это я?

– Здесь, князь.

– Здесь! – повторил ты. А потом поморщился и повторил еще: – Князь! – А потом спросил: – А почему это я князь?

Старик не ответил. Давыд схватил тебя за плечи и встряхнул, и воскликнул:

– Отец!

Ты слабо оттолкнул его. Лег и закрыл глаза. Сказал:

– Устал. Уйти хочу. Совсем уйти. Попа зовите…

И медленно сложил руки, сжал зубы. Долго лежал, пытался вспомнить… Но не вспоминалось почти ничего! А только: вот вышел этот старик тебе навстречу, вот привел в дом, вот посадил к огню, и ты смотрел на тот огонь, смотрел и думал, а после встал и кинулся… А вот уже весна, и ты жив, и не берет тебя Она! И ты, не открывая глаз, спросил: