Подобная ситуация способствовала увеличению этнических националистических движений в конце двадцатого века, снабдив их неубедительными аргументами в пользу жизнеспособности, например, независимой Корсики или Канарских островов. Неубедительными, потому что единственным видом независимости, достигнутым в результате такого отделения территории, было сугубо политическое отделение от национального государства, с которым эти территории первоначально были связаны. Экономически отделение должно было почти наверняка сделать их более зависимыми от транснациональных корпораций, поскольку самым подходящим миром для таких гигантов является мир, населенный карликовыми государствами или вообще лишенный государственности.
V
V
Было понятно, что промышленность переориентируется с высокооплачиваемого труда на низкооплачиваемый, как только это станет технически возможным и рентабельным, и открытие, что некоторые рабочие с темным цветом кожи бывают не менее профессиональными и образованными, чем белые рабочие, добавило преимуществ высокотехнологичным отраслям, размещающимся в странах третьего мира. Однако имелась еще более убедительная причина того, почему экономическому буму в “золотую эпоху” суждено было привести к смещению от старых промышленных центров. Это было своеобразное “кейнсианское” сочетание экономического роста капиталистической экономики, основанной на массовом потреблении со стороны, с полностью занятой, высокооплачиваемой и хорошо защищенной рабочей силой.
Это сочетание, как мы убедились, было политическим конструктом. Оно опиралось на эффективный политический консенсус левых и правых партий в большинстве западных стран, где экстремистские фашистские и ультранационалистические элементы были устранены с политической сцены Второй мировой войной, а левые радикалы – “холодной войной”. Оно также основывалось на открытом или негласном соглашении между работодателями и рабочими организациями о том, что требования рабочих должны оставаться в рамках, не препятствующих прибылям и перспективам высоких прибылей, достаточных, чтобы оправдать огромные капиталовложения, без которых стремительный рост производительности труда в “золотую эпоху” не мог бы быть достигнут. В шестнадцати самых промышленно развитых рыночных экономиках капиталовложения увеличивались на 4,5 % в год, что примерно в три раза превышало рост капиталовложений с 1870 по 1913 год, даже принимая во внимание гораздо меньший рост инвестиций в Северной Америке, снижавший общие показатели (Maddison, 1982, Table 5.1, p. 96). Однако на деле это соглашение являлось трехсторонним, поскольку в нем были задействованы, формально или нет, правительства, координировавшие переговоры между трудом и капиталом, которые теперь назывались (по крайней мере в Германии) “социальными партнерами”. После окончания “золотой эпохи” эти соглашения начали подвергаться яростной критике со стороны догматиков свободного рынка, называвших их “корпоратизмом” – словом, вызывавшим полузабытые и неуместные в данном случае ассоциации с межвоенным фашизмом.