Принципиальное отрицание прежних норм как свойство новой молодежной культуры наиболее явно проступало в ее интеллектуальных проявлениях, например в мгновенно ставшем знаменитым лозунге мая 1968 года в Париже “Запрещено запрещать” и в максиме американского поп-радикала Джерри Рубина о том, что нельзя доверять тем, “кто не мотал срок в тюрьме” (Wiener, 1984, р. 204). Вопреки первому впечатлению, это были не политические декларации в традиционном или даже узком смысле, направленные на отмену репрессивных законов. Не это являлось их целью. Это были публичные заявления о личных чувствах и желаниях. Как гласил майский плакат 1968 года, “я принимаю мои желания за реальность, потому что верю в реальность моих желаний” (Katsiaficas, 1987, p. 101). Даже тогда, когда такие желания объединялись в публичных манифестациях, группах и движениях, даже если производили впечатление, а иногда и реальный эффект массового восстания, в их основе лежала субъективность. Лозунг “Личное – это политическое” стал кредо нового феминизма и, возможно, самым устойчивым результатом периода радикализации. Его смысл заключался не только в том, что политические убеждения имеют личную мотивацию и решают личные задачи и что критерием политического успеха является степень воздействия на людей. По мнению некоторых, это просто означало: “Я назову политикой все, что меня беспокоит”. Как гласил заголовок одной книги 1970‐х годов, “жир – это феминистская тема” (Orbach, 1978).

Лозунг мая 1968 года “Когда я думаю о революции, мне хочется заниматься любовью” привел бы в замешательство не только Ленина, но даже Руфь Фишер, воинствующую молодую венскую коммунистку, чью борьбу за сексуальную свободу Ленин резко критиковал (Zetkin, 1968, р. 28 ff). И наоборот, даже самому политически сознательному неомарксисту-ленинисту 1960–1970‐х годов был бы совершенно непонятен описанный Брехтом агент Коминтерна, который, подобно путешествующему коммивояжеру, “не благоговел перед любовью”[108] (“Der Liebe pflegte ich achtlos” – Brecht, 1976, II, p. 722). Для них, безусловно, главное было то, чего собирались достичь революционеры своими действиями, а не то, что они делали и что при этом чувствовали. Между занятиями любовью и революцией нельзя было провести четкую границу.

Таким образом, личное и социальное освобождение шли рука об руку, причем самыми очевидными способами расшатать основы государства, власть родителей и соседей, законы и условности были секс и наркотики. Что касается первого, т. е. секса, то он, во всем своем многообразии, отнюдь не был новостью. Меланхоличный консервативный поэт, написавший, что “сексуальные отношения начались в 1963 году” (Larkin, 1988, р. 167), имел в виду не то, что до 1960‐х годов сексом никто не занимался, а то, что секс изменил свою общественную природу после выхода романа “Любовник леди Чаттерлей” и выпуска первой долгоиграющей пластинки Beatles. Если некие действия раньше были запрещены, продемонстрировать свой протест против старых обычаев было несложно. Но если к чему‐то относились терпимо, официально или неофициально, как, например, к лесбийским отношениям, такая демонстрация должна быть из ряда вон выходящей. Поэтому стало важным публичное признание того, что до сих пор считалось запрещенным или нетрадиционным (coming out). Однако наркотики, употребление которых до этого ограничивалось немногочисленными субкультурами высшего и низшего общества и отдельными маргиналами, почти не испытали на себе либерального влияния законодательства. Они распространялись не только как знак протеста, поскольку ощущения, которые они давали, были притягательны сами по себе. Тем не менее употребление наркотиков официально считалось незаконным, поэтому сам факт, что марихуана, наиболее популярный среди западной молодежи наркотик, была, вероятно, не так вредна, как алкоголь или табак, превратил курение ее (как правило, действие социальное) не просто в вызов, но в жест превосходства над теми, кто ее запретил. На диких побережьях, где встречались в 1960‐е годы американские фанаты рока и студенты-радикалы, зачастую стиралась граница между обкуренностью и желанием строить баррикады.