То обстоятельство, что высший социальный слой вдохновлялся тем, что он находил у “народа”, само по себе было не ново. Даже если не брать пример королевы Марии-Антуанетты, игравшей в доярку, романтики обожали сельскую народную культуру, народную музыку и танец, интеллектуалы (например, Бодлер) испытывали урбанистическое nostalgie de la boue (стремление к сточной канаве), а многие викторианцы обнаружили, что секс с кем‐либо из низших слоев общества (пол зависел от пристрастия) вызывал новые острые ощущения. (Эти чувства вовсе не исчезли в конце двадцатого века.) В “век империи” культурное влияние вначале систематически росло (Век империи, глава 9) благодаря мощной волне нового народного искусства, а также воздействия кино, являвшегося преимущественно продуктом массового рынка. Однако большинство популярных и коммерческих развлечений в период между мировыми войнами по‐прежнему во многом находилось под господствующим влиянием среднего класса или вошло в моду благодаря ему. Классическая индустрия Голливуда была, помимо всего прочего, респектабельной, ее социальным идеалом являлась американская версия “твердых семейных устоев”, ее идеологией – патриотическая риторика. Однако в погоне за кассовым успехом она создала вестерн – жанр, несовместимый с моралью серии фильмов “Энди Харди” (1937–1947), завоевавших награду Американской академии кино за “пропаганду американского образа жизни” (Halliwell, 1988, р. 321). И хотя ранние гангстерские фильмы были способны идеализировать преступников, нравственный порядок вскоре был восстановлен, поскольку находился в надежных руках Голливудского кодекса кинопроизводства (1934–1966), который ограничил время экранных поцелуев (с сомкнутыми губами) максимумом в тридцать секунд. Величайшие триумфы Голливуда, например “Унесенные ветром”, были основаны на романах, предназначенных для американских обывателей среднего класса, и принадлежали этой культурной среде столь же безраздельно, как “Ярмарка тщеславия” Теккерея или “Сирано де Бержерак” Эдмона Ростана. Лишь фривольный и демократичный жанр водевиля и рожденный в цирке жанр кинокомедии отчасти противостоял этой гегемонии буржуазного вкуса, хотя в 1930‐е годы даже они отступили под напором блестящего бульварного жанра – голливудской crazy comedy.

Блистательный бродвейский мюзикл межвоенных лет с его танцевальными мелодиями и балладами опять же был жанром буржуазным, хотя и немыслимым без влияния джаза. Мюзиклы создавались для нью-йоркского среднего класса, а их либретто и тексты были прямо адресованы зрителям, считавшим себя искушенными столичными эстетами. Даже беглое сравнение лирики Коула Портера с песнями Rolling Stones это подтвердит. Подобно золотому веку Голливуда, золотой век Бродвея опирался на симбиоз вульгарного и респектабельного, не имея при этом народных корней.