Так, один бразильский антрополог в 1980‐е годы проанализировал переживания мужчин среднего класса, воспитанных в средиземноморской культуре с ее понятиями чести и позора. В это время участились случаи грабежей, и мужчины стали подвергаться нападениям многочисленных групп грабителей, требовавших от них денег и угрожавших насилием их подругам. Предполагалось, что в таких обстоятельствах джентльмен будет защищать женщину, если не деньги, даже ценой собственной жизни, а леди предпочтет смерть бесчестию. Однако в реальной обстановке больших городов в конце двадцатого века было непохоже, что сопротивление, оказанное джентльменом, может спасти кошелек или женскую честь. Разумнее было отступить, чтобы не вывести агрессора из себя и помешать ему нанести реальные увечья, если не убийство. Что касается чести женщины, которая по традиции должна была быть девственницей до брака, а после него сохранять верность мужу, то что именно следовало здесь защищать в 1980‐е годы, когда так изменились взгляды на сексуальное поведение как мужчин, так и женщин? Тем не менее, как показали исследования антрополога, все эти соображения не делали ситуацию менее травматичной, что неудивительно. Даже менее экстремальные ситуации могли породить неуверенность и угрызения совести – например, обычное любовное свидание. В результате альтернативами прежним нормам поведения, какими бы они ни были неразумными, могли оказаться не новые разумные нормы и обычаи, а полное отсутствие правил и полная несогласованность в том, что следует делать.

В большинстве стран мира старые социальные структуры и обычаи, хотя и подрываемые в течение четверти века беспрецедентными социальными и экономическими изменениями, были расшатаны, но еще не разрушены. Это было удачей для большей части человечества, особенно для бедных, поскольку наличие сети родственных, общественных и соседских связей имело ключевое значение для экономического выживания и особенно для успеха в изменяющемся мире. В большинстве стран третьего мира эта сеть действовала как сочетание информационной службы, обмена рабочей силой, фонда труда и капитала, механизма накопления сбережений и системы социальной безопасности. Именно наличие сплоченных семей помогает объяснить экономические успехи в некоторых частях света, например на Дальнем Востоке.

В более традиционных обществах эти связи были расшатаны главным образом потому, что успехи коммерческой экономики подорвали веру в справедливость прежнего общественного строя, основанного на неравенстве; желания граждан стали более эгалитарными, а рациональные оправдания неравенства были подорваны. Так, богатство и расточительность индийских раджей (как и известное освобождение от налогов имущества британской королевской семьи, не вызывавшее возражений вплоть до 1990‐х годов) не вызывали такой зависти и возмущения у их подданных, какую может вызывать материальное благополучие соседа. Фигуры, облеченные властью, играли особую роль в общественном строе (а может быть, даже в космическом порядке) и, как верили их подданные, поддерживали и стабилизировали государство, а также являлись его символами. В Японии простые граждане с еще большей терпимостью относились к привилегиям и роскоши своих деловых магнатов, поскольку рассматривали их не как частным образом накопленное богатство, а в первую очередь как атрибут официальной должности в экономике страны. Англичане точно так же относились к атрибутам роскоши членов британского кабинета министров – лимузинам, официальным резиденциям и т. п.: их отбирали в считаные часы, как только министр покидал пост, к которому все это прилагалось. Реальное распределение доходов в Японии, как мы знаем, было гораздо более справедливым, чем в западных обществах. Однако в 1980‐е годы даже сторонние наблюдатели вряд ли могли не заметить, что во время десятилетнего экономического бума концентрация личного благосостояния в руках небольшой группы магнатов и его публичная демонстрация сделали контраст между условиями жизни простых японцев (гораздо более скромными, чем у жителей Запада, занимающих сходное положение) и условиями жизни богачей еще более разительным. Возможно, впервые богатых больше не могли в достаточной мере защитить так называемые законные привилегии, полученные на службе государству и обществу.