Подобные позиции нельзя было изменить с помощью логических доводов. Давайте предположим, например, что кто‐то способен доказать, будто наилучший способ пополнения медицинских запасов крови – приобретение ее по рыночной стоимости. Является ли это аргументом против бесплатной и добровольной донорской системы Великобритании, которую столь красноречиво и убедительно защищал Р. М. Титмус в своем труде “Узы дарения” (Titmuss, 1970)? Разумеется, нет, хотя Титмус еще и доказывает, что британский способ сбора крови столь же результативен и более безопасен, чем коммерческий[146], и столь же надежен. При прочих равных для большинства из нас общество, в котором граждане готовы оказывать бескорыстную (пусть даже символическую) помощь своим неизвестным собратьям, гораздо лучше общества, где такое не принято. К примеру, в начале 1990‐х итальянская политическая система рухнула под натиском протеста избирателей против повсеместной коррупции не потому, что итальянцы от нее действительно страдали – многие жители Италии, может быть даже большинство, от нее только выигрывали, – но из моральных соображений. В лавине этого праведного негодования устояли только те политические партии, которые не были частью системы. Защитников абсолютной свободы индивида не трогала очевидная социальная несправедливость неограниченного рыночного капитализма, причем даже в тех случаях, когда такой капитализм (как, например, в Бразилии в 1980‐е годы) не мог обеспечить экономический рост. Сторонники равенства и социальной справедливости (в том числе и автор этих строк), напротив, не преминули воспользоваться аргументом, что даже при капитализме экономическое процветание может прочно основываться на относительно эгалитарном распределении дохода, как, например, в Японии[147]. То обстоятельство, что обе стороны переводили свои фундаментальные убеждения в прагматические аргументы, например, на тему того, является ли оптимальным распределение ресурсов по рыночным ценам, было вторичным. Но, безусловно, обе стороны стремились выработать план действий по преодолению экономического спада.
В этом отношении сторонники экономического курса “золотой эпохи” не добились особого успеха. Отчасти это было вызвано их политической и идеологической верностью идеалам полной занятости, государства всеобщего благоденствия и послевоенной политики консенсуса. Или, что более верно, их усилия были парализованы взаимоисключающими требованиями капитала и труда, выдвигаемыми в тот период, когда экономический рост “золотой эпохи” уже не позволял прибылям и некоммерческим доходам расти, не мешая друг другу. В 1970–1980‐е годы Швеции, социалистической стране