Во время частых допросов вопросы, касавшиеся Венгрии, не затрагивались никак. От меня они хотели получить информацию только на Гитлера и двух нюрнбергских заключенных, Риббентропа и Кейтеля, которая стала бы еще одним доказательством их вины. Когда в ноябре американский судья вручил мне опросный лист, в котором должны были стоять мои ответы, он задал неожиданный вопрос: не нуждаюсь ли я на самом деле в помощи моего сына, который находился тогда в Риме. Моим ответом было искреннее «да». Судья улыбнулся и сказал: «Хорошо, я пошлю за ним». 1 декабря я уже обнимал своего единственного оставшегося в живых сына, радости моей не было предела. Американский судья оставил нас на полтора часа; с тех пор как мы расстались, прошел год и два месяца – и какие события произошли за это время! – и у нас было что сказать друг другу. Только сейчас я узнал, что он содержался в одиночном заключении в имевшем зловещую известность концентрационном лагере Маутхаузен. Его камера была расположена над печами крематория и рядом с пыточным застенком, так что день и ночь он чувствовал запах горевшей плоти и слышал крики истязаемых. Он ощущал каждый день как последний в своей жизни, ведь ему сказали, что он приговорен к смерти через удушение. Сто пятьдесят узников, среди которых был и он, были переведены из Маутхаузена в концентрационный лагерь Дахау. Затем его перевезли в Вилла Басса, где его 4 мая освободили американские солдаты 5-й армии. У начальника конвоя гаупт-штурмфюрера СС был найден при обыске приказ Гиммлера о казни всех политических заключенных, чтобы они не попали живыми в руки войск антигитлеровской коалиции. Мой сын описал то незабываемое трепетное чувство, с каким освобожденные узники присутствовали на мессе в небольшой горной часовне, которую служил магистр Нойхойслер, а проповедь прочитал пастор Нимёллер. Чувство всеобщего братства, испытанное в тот момент, показалось ему залогом счастливого будущего и долгого мира; однако в реальности все было далеко не так. Представители тех наций, которые воевали на стороне союзников, были отделены от людей всех других национальностей, и, даже когда последних перевели в Неаполь и на остров Капри, им было отказано в полной свободе.

Моего сына разместили на реквизированной вилле, и мы могли встречаться ежедневно. Он присутствовал в то время, когда американский главный судья Джексон пришел сообщить мне, что американская сторона не имеет оснований возбуждать против меня уголовное преследование и что Тито проинформирован об этом. Я догадывался, что меня арестовали для того, чтобы я дал показания в качестве свидетеля. Хотя русские настаивали на моей экстрадиции, США воспрепятствовали этому.