Джексон в самой вежливой форме задал вопрос, есть ли у меня какие-либо пожелания. «Моя Родина, – сказал я ему, – оккупирована русскими. Я не могу туда вернуться. Вы понимаете, что человек в возрасте 78 лет имеет только одно желание: провести остаток своих дней в кругу семьи. В Баварии или где-то еще – мне безразлично». Джексон ответил, что, хотя он симпатизирует мне, решение вопроса зависит не от него. Ему необходимо проконсультироваться с Вашингтоном.

Я ожидал, что пройдут месяцы, прежде чем будет принято решение. Три дня спустя, 17 декабря, меня отпустили из нюрнбергской тюрьмы. В 1.45 ночи в камере внезапно включили свет. Неизвестный мне американский офицер вошел в камеру и попросил меня как можно быстрее собраться. Меня ждала машина.

– Куда мы едем? – поинтересовался я.

– Не могу сказать вам, – был его ответ.

Я вновь почувствовал некоторое опасение. Оно не ослабло, когда Видеман, бывший немецкий генеральный консул в Сан-Франциско, а до этого адъютант Гитлера, присоединился ко мне. Мы положили весь наш багаж – мои ценные вещи были мне возвращены при освобождении – в закрытую машину, и скоро Нюрнберг остался позади. Было легко определить направление, в котором мы двигались; убывающая луна была, как говорят моряки, справа по борту. Таким образом, мы ехали на юг в сторону Мюнхена.

Я было начал думать, что обрадовался слишком рано, когда мы свернули с основной дороги и остановились – рядом с тюрьмой. Оказывается, остановка была вызвана тем, что нам было необходимо перекусить. Когда мы снова продолжили наш путь, американский офицер шепнул мне на ухо: «Вайльхайм».

Вайльхайм-ин-Обербайерн – городок, в котором жила моя семья. Долгие восемь месяцев моего заключения я ожидал этого счастливого момента. Я настолько разволновался, что только смог молчаливо пожать руку офицеру. Ровно в девять часов мы прибыли в Вайльхайм и принялись искать дом, где остановилась моя семья. Я оставался в машине, пока офицер звонил в дверь. Когда она открылась, я услышал, как он сказал:

– Я привез вам рождественский подарок.

– От моего мужа?

– Нет. Его самого.

С этого дня я стал частным гражданином. Только один раз мне пришлось выполнить свои обязанности регента Венгрии: на суде над Веезенмайером в Нюрнберге в марте 1948 г. Я ограничился лишь ответами на вопросы, которые касались в основном деятельности Веезенмайера в Венгрии и преследования евреев.

Как мне стало известно впоследствии, венгерским юристом в миссии Соединенных Штатов в Нюрнберге, оказывается, был Александр Пати. Я не встречался с ним лично, но братьев его я знал достаточно хорошо, один из которых был тесно связан с моим сыном в течение нескольких лет, а два других были венгерскими генеральным консулом и просто консулом в Египте соответственно. Именно он был тем человеком, кто вызвал меня и моего сына в Нюрнберг. Он создал вокруг меня объективную и непредвзятую атмосферу, которая позволила отнестись ко мне и моему сыну без предубеждения. Я благодарен Пати за все, что он для меня сделал, и я ценю тот факт, что он не раскрыл себя во время пребывания в Нюрнберге и после того, как он уехал.