Артисты балета тратят за одно выступление энергию, равную потраченным силам штангиста на рывок стокилограммовой штанги. Потерянные калории нужно восполнять, как это сделать за «шуточные», откладываемые на подарки и шмотки? «Стали обыденными голодные обмороки. Даже на сцене, во время спектаклей. (“Мы — театр теней”, — потешали себя артисты.) Хитрющий Юрок тотчас смекнул — эдак недотянут московские артисты до финиша гастролей. Стал кормить труппу бесплатными обедами. Дело сразу пошло на лад. Щеки зарозовелись, скулы порасправились, все споро затанцевали. Успех! Когда поездки за рубеж стали делом вполне привычным, а таких расчетливых импресарио, как Юрок, больше не находилось, артисты Большого балета начали набивать в дорогу чемоданы нескоропортящейся “жратвой”. Впрок. Консервы, копченые колбасы, плавленые сыры, крупы. Сдвинуть такой продовольственный баул с места простому смертному не под силу, поджилки лопнут. Только натренированные на поддержках танцоры легко расправлялись с непомерной тяжестью. На пути запасливых вставала таможня. Тут на кого попадешь. Когда конфисковывали — когда сходило…

Гостиничные номера Америк, Англий превращались в кухни. Шла готовка, варка. По коридорам фешенебельных отелей сладко тянуло пищевым дымком. Запах консервированного горохового супа настигал повсюду надушенных “Шанелью” и “Диором” тутошних леди и джентльменов. Советские артисты приехали! К концу поездок, когда московские запасы иссякали, танцоры переходили на местные полуфабрикаты. Особым успехом пользовалась еда для кошек и собак. Дешево и богато витаминами. Сил после звериной пищи — навалом… Между двух стиснутых казенных гостиничных утюгов аппетитно жарили собачьи бифштексы. В ванной в кипятке варили сосиски. Из-под дверей по этажам начинал струиться пар. Запотевали окна. Гостиничное начальство приходило в паническое смятение. Каждый “суточный” доллар был на строжайшем счету. Один из моих партнеров на предложение пойти вместе в кафе перекусить с обезоруживающей откровенностью сказал: “Не могу, кусок застревает. Ем салат, а чувствую, как дожевываю ботинок сына”. Саранчовая вакханалия обрушивалась на отели, где держали шведский стол. В течение нескольких минут съедалось, слизывалось, выпивалось все подчистую. До дна. Замешкавшиеся, проспавшие грозно надвигались на персонал, брали за грудки, требовали добавки, взывали к совести. Позор. Стыдобище», — вспоминала Майя Плисецкая.

Окончательно убедились артисты Большого театра в том, что их зарубежные коллеги живут словно на другой планете, когда, наевшись бесплатных завтраков, столкнулись с неожиданной для них системой взаимоотношений внутри труппы. Выяснилось, что ни в Метрополитен-опере, ни в Ковент-Гарден никто бесплатно работать не будет по той лишь причине, что Борису Александровичу захотелось еще раз «прогнать» очередную сцену из «Евгения Онегина». Если написано, что репетиция заканчивается в 18.00, значит, все встают и уходят. Наши-то, конечно, остаются, они к произволу у себя в театре привыкли, а вот у них «там» и гримеры, и костюмеры, и рабочие сцены, и машинисты, и осветители четко блюдут трудовое законодательство. В одной только Метрополитен-опере — 18 профсоюзов, каждый из которых объединяет свой цех. Это вам не профком Большого театра, раздающий путевки в Поленово и наклеивающий марки в профсоюзный билет, на котором написано «Профсоюзы — школа коммунизма». За рубежом профсоюзы — это школа профессионализма. Не дай бог опоздать на репетицию — на метро сама поедешь (будь ты хоть Галина Павловна или Майя Михайловна), а не на машине, лишь бы контракт не нарушить и неустойку не платить.