Вместе с доктором Гирингелли (так к нему обращались в Москве) приехал и бывший советский художник Николай Александрович Бенуа, удачно выехавший на Запад в 1924 году и так там и оставшийся. Блестящая карьера Бенуа в качестве художника-постановщика в крупнейших театрах мира убеждала его погрустневших советских коллег в том, что состояться в профессии можно, и не будучи пятикратным лауреатом Сталинской премии. А поговорить с ним было время — представитель знатной фамилии, безмерно обогатившей русскую культуру в живописи и архитектуре, зачастил в Москву. Он не только оформлял гастрольные оперы «Трубадур» и «Турандот», но и позднее неоднократно приглашался в Большой для участия в различных постановках, в том числе «Сон в летнюю ночь» Бриттена (режиссер Борис Покровский, 1965) и «Мазепа» Чайковского (режиссер Сергей Бондарчук, 1986).

Иностранные гости удивили москвичей своей непосредственностью: одним словом, итальянцы (и Бенуа тоже, в каком-то там колене). Особенно поразил всех Гирингелли, успешно руководивший лучшим театром мира, обходясь без указаний министерства культуры, так как такого органа управления в составе кабинета министров Итальянской Республики отродясь не было. Театр жил на частные деньги. Единственный пример участия государства выражался в том, что на содержание национальной гордости (то есть Ла Скала) отчислялось десять процентов от продажи билетов на футбол. Никто не требовал от Гирингелли ставить оперы современных итальянских композиторов, включать в текущий репертуар балеты к юбилею республики, организовывать прослушивание нового гимна Италии и т. д. и т. п. Отличий жизни Ла Скала от жизни Большого театра была масса. Вот, например, такое. Гирингелли говорит: «Меня поставили во главе театра очень просто, вызвали в мэрию, предложили подписать контракт на определенный срок». Директор Большого театра отвечает: «А у нас с этим еще проще, если я прихожу на работу и в моем кабинете кто-то сидит, значит, я уволен, а если никого нет, то я продолжаю работать». Гирингелли долго смеялся (так и не поняв советской специфики), а посмотрев «Хованщину», расплакался — жалко стало и Марфу, и Андрея Хованского, сгоревших вместе с Досифеем в лесном скиту.

Не удовлетворившись организованной для него культурной программой, включавшей посещение Третьяковки, ГУМа с ЦУМом, Гирингелли отправился в обычный гастроном, где в бакалейном отделе купил две пачки макарон — больших, красного цвета. В «Национале» он попросил шеф-повара приготовить ему из них спагетти, но тот развел руками: выяснилось, что наши, советские макароны годились только для того, чтобы «сидеть» на них от зарплаты до зарплаты, но чтобы после этого еще и петь… Короче говоря, над гастролями Ла Скала в Москве нависла угроза отмены, а все потому, что по условиям обменных гастролей каждая сторона брала на себя аналогичные обязательства по содержанию приехавшей в гости труппы. Это касалось расходов на проживание в гостиницах и отелях, на транспорт из театра и обратно, наконец, питание и карманные деньги. Питание и стало камнем преткновения: ссылаясь на многовековые традиции, итальянцы требовали обеспечить их в Москве, помимо настоящих спагетти, еще и кьянти, ни за что не соглашаясь ни на какие «топорики» (так в народе прозвали портвейн «Три семерки»). Только такой рацион позволит артистам Ла Скала доставить московским зрителям максимальное удовольствие, заявили гости.