Сепульведа написал свою книгу Democrates Alter в 1542 г. Тогда его репутация гуманиста, ученого аристотелевской школы и мастера владения латынью была в самом апогее. Как и многие обладающие глубокими знаниями испанцы, он считал Эразма Роттердамского своим другом. Как и у Витории, его интерес к Индиям был научным, не связанным с личной выгодой. Как и Витория, он основывал свои рассуждения на эту тему на своей собственной оригинальной точке зрения на естественное право. Определение Цицерона, которое приводится в Democrates, было ортодоксальным и знакомым: est igitur lex naturae, quam non opinion, sed innata vis inserut. Но эта innata vis (лат. врожденная сила) могла проявиться разными способами. В физическом смысле jus naturale est quod natura omnia animalia docuit (лат. естественное право есть то, чему природа учит всех живых существ); и есть такие заповеди, как, например, долг воспроизведения в потомстве или ответ силой на силу. С другой стороны, innata vis имела рациональный аспект, как в определении Фомы Аквинского: participation legis aeternae in creatura rationis compote. Согласно рассуждениям Сепульведы, этот естественный закон побуждал людей уважать своих родителей, стремиться к добру и избегать зла, сдерживать обещания и верить учениям истинной религии. Если человек был по своей природе разумным, то вторая форма закона была такой же естественной, что и первая. Тезис Сепульведы требовал полной согласованности этих двух аспектов естественного права, и он произвольно допустил, что подсказку инстинкта, которая не согласуется с разумом, нельзя считать действительно естественной.

Естественное право как здравомыслие в рассуждениях Сепульведы отождествлялось с Jus gentium — сводом правил, предположительно общих для всех организованных народов. В отличие от Витории Сепульведа не признавал ни второстепенного права народов, ни зачаточного международного права, предписывающего поддерживать естественные и корректные отношения между государствами. Он использовал термины «право народов» и «естественное право», почти не различая их. Оба они были плодом человеческого здравомыслия, которое заставляло людей формулировать общее мнение по всем вопросам, представлявшим важность для всех. Однако Сепульведа не полагался на здравомыслие всех людей и даже здравомыслие их «лучшей части», как это делал Витория. Его право народов существовало только среди gentes humanitiores, а не среди тех, которые находились на краю цивилизованного мира; и даже среди цивилизованных народов обязанность объявлять, что является, а что не является естественным правом, была прерогативой мудрейших и самых рассудительных людей высших народов. Вся эта теория была обращением к природной аристократии; призывом к более развитым народам управлять менее развитыми, к вышестоящим на социальной лестнице в каждом народе – управлять нижестоящими. Сепульведа даже отрицал, что народ можно считать имеющим законного правителя – говоря на современном языке, государством, – если им управляют, не опираясь на мнения его самых лучших граждан; хотя с целью поддержания мира естественное право предписывало повиноваться даже плохим правителям, и восстание против владыки, имевшего юридическое право им называться согласно определенным законам и обычаям его народа, не могло иметь легального оправдания.