12

12

На другой день, едва начало светать, как в небе над Кременцом пробудился и запричитал, заметался тревожный голос вечевого била. Из калиток выскочили нечёсаные кременчане, наспех прибранные жёнки. О булгарах, о сшибке князя с боярином Вышатой знали в каждом дворе…

Голос кленового била звал всех в одно место – на княжеский Новый двор. Но мог ли он, назначенный принимать десяток-другой, ну, третий нарочитых мужей, уместить всю громаду Господина Кременца? Кто-то первым махнул рукою в сторону городских ворот: айда на волю, к дубу. Потом вышел молодой князь. Перемигнулся с дружиной. Да и двинулся на забрало, возглавив мятущуюся, говорливую людскую реку.

С того берега Медведицы, посвечивая факелами в редевшей темноте, подходил на лодках Урманский конец. Когда все направились к священному холму, стала видна, а того больше – слышна многоголовая, многорукая толпа, спешившая с круглицкой стороны. Радим, отбывший туда накануне, возглавлял своих. Боярин Доможир вёл княжеского коня под уздцы.

Двуглавое дерево сумрачно шелестело тёмной листвой… На нижних ветвях трепетали цветные лоскутья, покачивались нитки бус. Крекноватое тело дуба щерилось вросшими клыками вепрей. Уходили в утреннее небо два могучих ствола, две не кланявшиеся бурям вершины. И там, на просторе, раскидывали необъятную сень.

Двери святилища, нечасто отворявшиеся в обычные дни, были ныне распахнуты настежь. Белели черепа скота и зверей, венчавшие частокол. Горели в восьми ямах никогда не угасавшие костры. А за кострами виднелся бревенчатый Даждьбогов дом, отстроенный наново после хазарского святотатства… Бежали по стенам деревянные звери, вились невиданные цветы. В семи огнях калили мастера-резчики свои острые ножи, на утренних росах, на собственных слёзах и крови замешивали яркие краски… Вот и не брали их ни солнце, ни ветры, ни дожди, ни снега!

Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим сперва пожелал было влиться в спешивший на вече поток, но потом убоялся – затопчут. И остановился в нерешительности, заранее удручённый. Но халейги, шагавшие мимо, позвали его с собой. И за железным плечом Хельги Виглафссона Абу Джафар вскоре проник в самое сердце толпы.

Князь Чурила Мстиславич готовился говорить… Здесь, под дубом, вече последний раз устраивали во времена незапамятные. И не было на холме дощатого помоста, с которого могли бы обращаться к сошедшимся то вятшие, то простые мужи. Дружина вознесла князя выше голов на руках, на тяжёлом ясеневом щите, неколебимо подперла со всех сторон и ещё подбодрила:

– Говори, Мстиславич. Люб нам, слушаем!