Голос был весьма низкий и хрипловатый, но абсолютно не отвратительный.

– Я – Марина Лазуткина, – подтвердила Маринка, вновь нахлобучив шапку и хорошенько запрятав под неё уши, – а ты откуда знаешь меня?

– От Аньки.

– От какой Аньки?

– От Карташовой.

Маринка так изумилась, что опять сняла шапку, хотя в подъезде не было жарко. И опять женщина почему-то даже не улыбнулась, глянув на её уши.

– От Карташовой? – пробормотала Маринка, снимая также перчатки, – но я лет двадцать её не видела! И она умерла лет десять назад, насколько я знаю.

– Шесть лет назад, – поправила незнакомка.

– Да? Может быть. И что вы хотите?

Женщина молча стянула с правой ноги ботинок. Вместо носка под ним оказалась грязная бинтовая повязка. Много слоёв бинта. Дама размотала его и задрала ногу. Этаж был освещён слабенько, но Маринка увидела на передней части свода стопы пять небольших ранок, располагавшихся поперёк и как бы слегка дугой. Это было зрелище не из тех, которые допустимы перед едой.

– Как тебя зовут? – спросила Маринка, жестом велев бомжихе опустить ногу. Та опустила и кое-как обмотала ступню бинтом, пропитанным кровью.

– Юля. Мы с ней лежали в одной палате.

– И она всё тебе рассказала?

– Да. Она – мне, я – ей.

Маринка задумалась. От волнения её уши стали пунцовыми. Женщина начала смотреть на них с любопытством.

– Тебе придётся снять с себя всё, включая повязку, – проговорила Маринка, приняв решение, – и как можно скорее, иначе кто-нибудь из моих соседей тебя увидит и милицию вызовет.

– А зачем раздеваться? – недоумённо спросила Юлька.

– Затем, что моя квартира – не туалет Курского вокзала, где, если на пол насрать, никто не заметит. Короче – ты раздеваешься догола, я все твои тряпки бросаю в мусоропровод, ты моешься с мылом, ты чистишь зубы, и мы с тобой говорим. Ты всё поняла?

– А что я потом надену?

– Не бойся, голая не уйдёшь.