Цимисхий поднялся и быстро вышел из спальни. Встретив за дверью юную китаянку, он приказал ей достать для госпожи опиум. Китаянка опять присела и улыбнулась.

Во дворике ждал царя Анемас – его неизменный телохранитель, имевший облик монаха. Он был верхом на коне белоснежной масти. Рядом стоял второй осёдланный конь, вороной испанский четырёхлеток с бешеными глазищами. Двое слуг держали его за повод. Один из них придержал Цимисхию стремя, другой секунду спустя надвинул ему на другую ногу второе. Ворота были открыты. Дав коням шпоры, Цимисхий и Анемас изящным аллюром выехали на площадь.

Восток розовел над морем, но темнота ещё не рассеялась. На центральных улицах было пусто. Два всадника устремились не во дворец, а к площади Феодосия, близ которой также стояли дома знатных горожан. Владелица одного из таких домов – честная вдова Феодора, которой было двадцать шесть лет, не спала всю ночь. Царь ей накануне сказал, что перед отъездом он её навестит. Свои обещания – ну, по крайней мере, такие, Цимисхий не нарушал никогда.

Узорчатые ворота открылись раньше, чем всадники к ним подъехали. Их приветствовали поклонами два скопца. Привратниками и конюхами служили у Феодоры строго и исключительно евнухи, потому что она была очень набожна. В дом Цимисхий вошёл один. Анемас, как это всегда бывало, остался сидеть на лошади у крыльца, холодно ловя на себе озорные взгляды женской прислуги. Ему было всё равно, как проводить время. Он никогда не скучал. И не веселился.

Следуя указанию коридорного евнуха, император спустился по двадцати каменным ступенькам в подвальное помещение, из которого валил пар. Оно было выложено квадратами мрамора и неярко освещено серебряными лампадами. Феодору, одетую очень пышно, царь обнаружил возле горячей ванны, в которой сладостно отмокала её молоденькая служанка. Столь же молоденькая вдова, не менее сладостно улыбаясь, тёрла мочалкой её красивую ножку, приподнятую над водной поверхностью. Разумеется, ножка была приподнята так пленительно, что её мытьё должно было проводиться тщательно. Занимаясь этим паскудством, служанка и госпожа о чём-то болтали. Застигнутые врасплох императором, ни одна ни другая даже и не подумали испытать смущение.

– Иисус мыл ноги апостолам, – с кротостью объяснила свои деяния Феодора, велев довольной служанке дать ей другую ногу, – наш святой долг – во всём подражать Христу! Ты со мной согласен, благочестивый?

– Выгони её вон, – приказал Цимисхий, – у меня времени – полчаса.

Приказывать он умел. Разнежившаяся посудомойка была уже без малейшей кротости моментально извлечена из ванны и пинком вышвырнута за дверь в очень соблазнительном виде. К счастью, за дверью стояли одни лишь евнухи.