Глава пятая

Глава пятая

То, что Эльсинора назвала дверью, было всего лишь люком в полу. Он, точно, имел крепкие засовы. Выломать его снизу было бы очень трудно. Никто и не попытался. Никто даже не преследовал полтора десятка людей и маленькую собаку по узкой винтовой лестнице, потому что все видели – вверх бегут полтора десятка людей и маленькая собака, которые никуда не денутся с башни. Об этом и доложили Цимисхию.

– Замечательно, – мрачно произнёс тот, комкая поводья, – значит, их полегло ровно десять тысяч. Наших, я полагаю, в два раза больше. Пленных мы не имеем. А Сфенкал точно убит?

– Да нет, он взошёл на башню, – сказали воины, – и Рагнар среди уцелевших. И Калокир.

Иоанн Цимисхий задумался. Он пытался представить, что происходит на башне, какие мысли могут быть у людей, поднявшихся на неё.

А происходило там вот что. Сначала заперли люк. А потом защитники безупречности своей смерти вложили в ножны затупленные мечи, Букефал залаял и заскулил, девушки заплакали, и – все разом, будто по уговору, взволнованно устремились друг к другу, чтобы обняться. Да, ни у кого не было сомнений, что смерть отсрочена только на один час. Но это был час друг с другом и с ослепительной беспредельностью неба, с розовыми громадами гор и зелёным морем равнин! Эта панорама раскинулась с высоты головокружительно, ярко, необозримо. Тени стремительных облаков, пронизанных солнцем, соскальзывали со склонов гор и неугомонно мчались за горизонт, за дальние дали. А столь же неугомонный, столь же стремительный Букефал видел своё счастье в счастье друзей. Он тоже хотел участвовать в обнимании – ставил лапы на всех по очереди, при этом подпрыгивая, скуля и лая. Как всё это много значило после ада, который был там, внизу! Целый час отсрочки! Да это больше, чем Вечность! Кроме того, ещё одна мысль – точнее, тень мысли, на один миг овладела всеми. Не эта ли высота стала пиком жизни для каждого из шестнадцати? Если даже удастся избежать смерти, лучше которой и не придумаешь, то не будет ли вся дальнейшая жизнь, даже проведённая сообща, что вряд ли возможно – не будет ли эта жизнь жалкой и безрадостной по сравнению с этим часом на этой башне, лицом к лицу с этой самой смертью, близость которой сделала их родными, навеки незаменимыми, одним целым? Но, разумеется, поддаваться этому чувству было нельзя.

Все воины были ранены – или, лучше сказать, задеты. Ни одна рана даже не требовала немедленной перевязки. Кровь останавливалась сама. Можно было смело сказать, что это царапины, а не раны. Когда отхлынула первая волна радости, Калокир снял с шеи большой серебряный рог и подал его Рагдаю.