Была весна. С того дня, когда Джо уехал на восток, прошло полтора года. Уже год, как было завершено строительство первой железнодорожной магистрали и между Чикаго и Сан-Франциско курсировали поезда.

На западе страны, в пустынном, поросшем травой плоскогорье мчался по рельсам поезд. Из трубы паровоза валил дым, колеса ритмично стучали, отсчитывая стыки рельсов. Кочегар с черным от копоти лицом сидел рядом с машинистом, который, зорко глядя вдаль, управлял локомотивом.

У обращенного к северу окна пассажирского вагона расположился молчаливый пассажир. У него было узкое лицо, обрамленное мягкими седыми, довольно длинными волосами. Смугловатая кожа отливала каким-то странным блеском, казалась истонченной и почти прозрачной, что свидетельствовало о перенесенных физических страданиях. Голубые глаза, осененные красивым лбом, уже несколько часов неотрывно смотрели на широкие просторы за окном. Время от времени его правая рука с тонкими пальцами шевелилась, словно рисуя в воздухе какие-то силуэты. Эта рука привлекала внимание не только изяществом, но была, кроме того, необыкновенно выразительна, как лицо мыслящего человека. Одежда путешественника была сшита из дорогой тонкой кожи, но производила такое впечатление, будто этот молчаливый джентльмен на первой же остановке выйдет из вагона и продолжит путешествие на лошади. Контраст между этим костюмом и хрупкой, даже несколько болезненной внешностью уже давно возбуждал интерес его попутчиков.

Поблизости от молчаливого пассажира разместилась семья из трех человек и еще два господина, один из которых был лет на десять-пятнадцать моложе другого. Несмотря на то что все они провели вместе уже много часов, общей беседы не получалось, и причина тому заключалась, по мнению членов упомянутого семейства, в нелюдимости двух господ – седовласого джентльмена у окна и одного из двух других пассажиров, того, что постарше. Последний был коренаст, широкоплеч и отличался здоровым цветом лица, прорезанного от носа к подбородку двумя глубокими морщинами.

Время было за полдень. Ветер за окном реял над землей, гнул траву, и прерия казалась морем, подернутым рябью. По небу плыли на запад облака.

– Па! – крикнул вдруг мальчик, сын и средоточие семейства. – Антилопы!

Вскочив, он встал к окну.

– Ма! – снова крикнул он. – Индеец! Индеец!

– «Индеец, индеец»! – передразнил его отец. – Сядь, пожалуйста, на место.

Дуглас послушно сел. Тем более что индейский всадник уже исчез из его поля зрения.

Молчаливый пассажир у окна пошевелился. Лицо его заметно оживилось, словно он мысленно заговорил сам с собой. Коренастый господин тоже как будто мгновенно оттаял под действием невидимого теплого влажного ветра. Складки у его рта пришли в движение и обозначились еще резче.