Его врагами были министр иностранных дел Н. К. Гирс и министр финансов Н. Х. Бунге. При встречах с императором и в печати Катков постоянно обвинял Гирса в западничестве, уступчивости перед Германией и Австро-Венгрией. После провала политики России в Болгарии требовал отставки Гирса и назначения «русского министра» И. А. Зиновьева. Всякая неудача российской внешней политики немедленно обращалась Катковым «в пользу» борьбы за отставку «иностранного министра».
Однако если под его давлением Бунге был заменен Вышнеградским, то попытка повлиять на руководство внешней политикой вызвала гнев императора, он распорядился сделать «Московским ведомостям» официальное предостережение, и Катков нажил себе больше врагов, чем друзей, хотя все они признавали его силу.
В конце жизни, в мае 1887 года, его скомпрометировали перед императором, приписав ему авторство письма президенту палаты депутатов Франции Шарлю Флокэ, хотя «автором этой мерзости был Катакази» – посланник России в США. В своём письме Победоносцеву Катков, для сведения императора, писал:
«От самого начала моей общественной деятельности я ни к какой партии не принадлежал и никакой партии не формировал, не находился в солидарности ни с кем. Моя газета не была органом так называемого общественного мнения, и я большею частью шел против течения; газета моя была исключительно моим органом. <…> Ни с кем, ни в какой солидарности не находясь, я свято блюл свою независимость… Графу Д. А. Толстому Его Величество указал на некоторых лиц, которые компрометируют меня своею ко мне близостью. Только теперь, в эти последние дни, я узнал от лиц, заслуживающих полного доверия, что именно Богданович везде и при всяком случае выдавал себя моим другом, единомышленником, сотрудником, и даже будто бы он ездил в Париж по моему поручению… свидетельствую моею честию, что я ни в какой интимности с этим человеком не был…»
«От самого начала моей общественной деятельности я ни к какой партии не принадлежал и никакой партии не формировал, не находился в солидарности ни с кем. Моя газета не была органом так называемого общественного мнения, и я большею частью шел против течения; газета моя была исключительно моим органом. <…> Ни с кем, ни в какой солидарности не находясь, я свято блюл свою независимость… Графу Д. А. Толстому Его Величество указал на некоторых лиц, которые компрометируют меня своею ко мне близостью. Только теперь, в эти последние дни, я узнал от лиц, заслуживающих полного доверия, что именно Богданович везде и при всяком случае выдавал себя моим другом, единомышленником, сотрудником, и даже будто бы он ездил в Париж по моему поручению… свидетельствую моею честию, что я ни в какой интимности с этим человеком не был…»