Начался новый натиск. К этому времени перед первой шеренгой образовался зловещий вал из трупов людей и лошадей, а значит, противник не смог бы сблизиться с нами, даже если бы захотел. Находясь за валом, в безопасности, жандармы безжалостно расстреливали мамлюков и их коней.

Щелчок, тишина, крик. Щелчок, тишина, крик. Еще много ночей спустя эти звуки преследовали меня во сне. Никогда ни до, ни после я не видел, чтобы арбалеты причиняли столько урона, как в тот жестокий августовский день. Простое вроде бы оружие, кусок деревяшки толщиной с человеческое предплечье, с наложенной поперек стальной полосой, толстой тетивой, крючком и спусковым рычагом. И такое смертоносное.

Солнце клонилось к закату, когда наконец началась очередная атака турок. Решительная, злобная, она оказалась более опасной, чем большинство предыдущих. Вероятно, то была попытка мамлюков сохранить лицо, а быть может, эти люди шли в бой из страха перед угрозами начальников. Мы весь день расходовали стрелы, и теперь их недостаток начал сказываться. Вышло так, что копейщики в первом ряду послужили одной из преград, отделявших нас от уничтожения. Второй стал тот самый мрачный вал из людских и конских трупов перед ними.

Враги устали не меньше нас. Вопреки истощившемуся ливню арбалетных стрел, турки не смогли воспользоваться своим перевесом. Уже без криков и улюлюканья они рассыпались и бросились наутек. Наши порядки огласились нестройными победными возгласами.

Стоя среди дюжины других верховых, я положил голову на шею коня и закрыл глаза. Слава богу, все кончилось. Мы победили. Едва-едва.

— К бою!

Голос Ричарда был хриплым, но громким.

Я в удивлении вскинул голову.

Король сидел на гнедом. Он расправил плечи и снял шлем, чтобы мы могли видеть и слышать его.

— Еще один натиск, мессиры.

Я посмотрел на де Бетюна. Тот усмехнулся, как бы желая сказать: «А чего еще ты ожидал?»

— Еще один удар, и турки побегут с поля, говорю вам, — заявил Ричард.

Нам удалось это однажды, подумал я. Может, удастся и во второй раз. Я старался не слушать тонкий голосок в голове, который нашептывал: сколько ни искушай дьявола, рано или поздно наступит час расплаты.

Ричард посмотрел на Генриха, на графа Лестерского, потом на каждого из двенадцати. Мы кивали и коротко говорили «да». Когда его взгляд встретился с моим, он улыбнулся. Переполненный нахлынувшими чувствами, ощущая, как гордость распирает грудь, я улыбнулся в ответ.

— От сего дня и конца света, мессиры, нас будут помнить, — сказал король. — Мы — горстка. Горстка счастливцев, братьев по оружию. Кто в этот день прольет свою кровь, тот станет мне братом. В том я клянусь, и Господь мне свидетель.