– А не слишком ли круто мы дерём с местного обывателя? – спросил меня как-то Дени после очередного недоразумения с сомневающимся фермером.

– Отнюдь, кабальеро, – разумно ответил я. – Даже африканский бюргер должен ощущать тяготы партизанского движения и испытывать сопутствующие этому лишения.

– А вдруг мы несколько вольно трактуем теорию герильи и загниваем практически? – продолжал сомневаться друг.

– Когда портится яйцо– зарождается цыплёнок, – философски пояснил я.

– Но можно получить и несварение желудка, – почесал затылок Дени и на всякий случай достал флягу с муцукой, намериваясь провести профилактику организма.

Мы бы долго ещё партизанили и не сложили оружия, не случись небольшая неприятность на ферме Блесбукфонтейн, когда хозяйский балбес Манус, до сей поры одиноко созревавший в опостылевшем кругу семьи и насыщающийся бобами и штрафными уроками вожжой, вдруг захотел влиться в наши партизанские ряды. Так как недоросль уже входил в физическую зрелость и ему пора было подумать о карьере, я не стал возражать, потребовав лишь согласия родителя. Но хозяин фермы, старый миротворец, уже давно впавший в думу о дальнейших, но мирных путях развития своего дитяти и горько навздыхавший свою впалую грудь за этим пустым занятием, не стал даже стеснять себя вопросом прелести военного поприща, а так резво взялся за отеческое наставление своего наследника на истинный путь землепашца, что Манус катался по двору мятым опавшим листом всё светлое время суток, а я не раз вспоминал не пошедшую впрок науку своего папаши. Вот так и сорвались мои надежды на создание прочной партизанской базы на ферме Блесбукфонтейн. Но старый хрыч на этом не успокоился, а после практической проработки сынка, срочно озаботился нашей судьбой и прямо с подворья передал нас в руки английского правосудия, слабоумно нанеся неоценимый вред всему освободительному движению.

Ферма, миролюбивого батюшки Мануса была недалеко от Наталя, поэтому нас незамедлительно доставили в город и посадили в тюрьму к таким же незадачливым и некогда неуловимым мстителям. Этот злодейский акт предательства заставил нас с Дени пересмотреть вопросы вооружённого сопротивления регулярным войскам и к чертям забросить партизанщину, хотя раскаиваться было уже поздновато.

В первые же часы пребывания за решёткой испанцы отреклись от нас, заверив, что на допросах будут говорить одну только правду, чтобы у англичан не закралось и тени сомнения при применении к нам с Дени крайних мер, как к вождям герильи. Пообещав не остаться в долгу, мы всё же приготовились к самому худшему, но разборки не последовало.