– Не могу, – помотал головой Жмуркин. – Не имею морального права. Это противоречит моим нравственным постулатам.

Во как! Нравственным постулатам противоречит, оказывается.

– А пусть его урки высекут! – звонко сказала Жохова. – Они наверняка с удовольствием.

– Я не хочу, чтобы урки! – помотал головой Пятахин. – Не хочу урок!

– Я могу его высечь, – в очередной раз, уже с меньшей скромностью в глазах, предложил Лаурыч.

– Да пошел ты! – воскликнул Пятахин. – Я не хочу, чтобы этот бобик меня сек, пусть лучше Жохова!

– Сам себя высеки! – яростно отказалась Жохова.

Капанидзе философически поглядел на бегущее по небу солнце, как бы подчеркивая, что времени осталось немного.

– А еще друзья… – с обидой протянул Пятахин. – А еще в Германию хотите…

– Давайте бросим жребий, – предложила Снежана. – По справедливости.

– Иностранцев исключим, – напомнил Жмуркин. – Все-таки неприлично…

– Почему это? – завелась Жохова. – В Россию, значит, прилично приезжать, а по нашим правилам жить неприлично?

Я вновь представил заголовки немецких газет. «Глухонемые из Тюбингена высекли русского умственно-отсталого волонтера». «Бисмарк был прав». «Россия: хроники нового средневековья».

– Правильно, – согласился Гаджиев. – У нас все равны.

– Пусть секут, – подал голос немногословный эрдельтерьер Герасимов.

– Давайте у них самих спросим, – уточнил Жмуркин.

Стая поглядела на немцев.

– Александра, Томеш, Кассиус? Никто не хочет высечь Пятахина? В медцинских целях?

Дитер и Болен все, конечно, поняли, но благоразумно прикинулись европейскими идиотами.

– Понятно, – хмыкнул Жмуркин. – Саша?