– Нормально… – протянул Герасимов.

А что? Это тебе не батор, тут все по-жесткому.

Пир.

Сюр.

Козельский ТЮЗ.

Реальность, еще недавно державшаяся в рамках относительного приличия, расколола привычную матрицу и предстала пред нами в безумном и яростном величии. Да.

Так можно закончить будущую книгу.

А Дитер, конечно же, рисовал. В его изображении лечебная порка Пятахина, объевшегося свиными анаболиками, вознеслась практически до утра стрелецкой казни. Выли псы. Рыдали жены. Ветер рвал сиротливые ветви берез и кидал их листья в осунувшееся, но горящее свободолюбием лицо Пятахина. Пятахин смотрел вдаль отрешенным взором, прикрывая колышащееся пламя свечи, и был похож на Стеньку Разина. На горизонте вставали грозные тучи грядущей Смуты.

– Пожалуй, хватит, – сказал Капанидзе, когда сломалась пятая розга.

Спина у Пятахина вспухла и покрылась тонкими кровавыми паутинками. Но кожа не была сорвана, не вздулась пузырями, порка была проведена на высоком, можно сказать, почти на профессиональном уровне. Видимо, у Лаурыча был к этому талант. Сложно ему в нашем городе придется, мало куда такие навыки применить можно.

Пятахин, кряхтя, сел на скамейке. Потрогал себя, охнул. Поглядел на Лаурыча с ненавистью.

– Влас, ты на меня не обижаешься? – проникновенно спросил Лаурыч. – Я старался не сильно, как тогда Замотайку, ну, которая студень слопала…

– Теперь я щас сдохну, – сказала Снежана.

– Высек и тем самым запечатлел, – вздохнул Жмуркин.

Пятахин, морщась и двигаясь скованно, как в панцире, направлялся к бараку.

– Низко пошел, – заметил Листвянко. – К дождю.

– Вечереет, – сказал Капанидзе. – И ветер.

Действительно поднялся ветер. Он налетел с опушки леса и пах травой и водой.

– Надо, наверное, чаю попить, – сказал Жмуркин. – Чаю хочется. Пойдемте, друзья, на веранду!

Вечер получился славный. Славный вечер славного дня.