Он повернулся и растворился в темноте. Шелестя завитками, песчаная дорожка последовала за ним.

Седой Ху сидел на прежнем месте, незыблемый, как прежде. Ни единая складка мешковатой одежды старого монаха не шевелилась под дуновением ветерка, даже терракотовые и каменные амулетики, украшавшие посох, перестали постукивать, отмечая бег слабых воздушных волн.

Но во всём этом безмолвии легко улавливалось одно мелкое, но чёткое движение: длинные седые брови старого Ху мелко-мелко тряслись. Он хохотал. Неподвижный внешне, внутри он содрогался от хохота.

Дорога вилась между горбами холмов, более всего напоминавших спины каких-то странных животных, сонно уткнувшихся мордами в эту плодородную землю, чутко отзывавшуюся на каждую каплю воды. Стоило лишь слегка оросить её, как вверх лезли бесчисленные побеги. Местами вдоль тракта тянулись светлые ароматные рощи пиний, напоминавшие своей прозрачностью городской парк, а местами стройными колоннами взмывали вверх бамбуковые лески, словно зелёной дымкой окутанные полупрозрачной кроной там, в вышине, ближе к небу. Они напомнили Марку трубы органа, не раз виденного им в те стародавние времена, что он прислуживал фра Доменико у алтаря. Он даже спешился, чтобы подойти и постучать по стволу ближайшей бамбучины, надеясь услышать сухой и чёткий звук, но, в отличие от иссохшего ствола, живое дерево молчало, ему не было дела до крохотного пигмея, стучавшего по его тёмному основанию; ствол на много саженей уходил вверх, протягивая бесчисленные зелёные пальцы к бледнеющему в пелене туч солнечному диску.

Собирался дождь. Крупная оранжевая многоножка разорванным ожерельем прозмеилась по матовому нефриту ствола. Марко рефлектор- но отдёрнул руку от ядовитой твари, которая скрылась в толще палой листвы, не заметив юношу. Он зябко передёрнулся, пряча кисти под мышками. Бамбуковый лес жил своей жизнью: прогудел мимо тяжёлый жук-бронзовик, сверкнув в мелькнувшем солнечном луче длинными слюдяными крыльями; пара лунных бражников, охваченных любовной лихорадкой, с сочным густым жужжанием пронеслась мимо, танцуя несколько тяжеловесный, но всё же изящный танец страсти; небольшая юная пустельга бесшумно пролетела между стволами, ловко поворачиваясь, чтобы не задеть хрупкими серповидными крыльями лаковые стволы бамбучин; с еле слышным шорохом проскользила по своим делам почти невидимая змея, чья украшенная прихотливым орнаментом спинка появлялась и исчезала в палой листве, просвечивая так, словно её хозяйка не ползла среди листьев, а плыла сквозь серые волны арыка; ветер усилился, и огромная крона рощи колыхнулась в вышине, осыпав электризующийся с каждым мгновением воздух смутным шорохом; юркая кабарга выпрыгнула из высокого папоротника, чуть не опрокинув Марка, одурело зыркнула на него сливовыми глазами с длинным веером ресниц, на мгновение замерла, подняв точёную хрупкую ножку, и тут же растворилась в тёплом влажном сумраке, оставив за собой только мягкий перестук копытец, приглушённый ковром палой листвы; где-то в чаще хрюкнул кабанчик, и яркий стрекот пары сорокопутов тут же ответил ему; сорвавшись откуда-то из-под облаков, снежными комками прочертила полосатый сумерк рощи семья сорок, шумно жалуясь на лесных соседей…