Рыжая стая полыхала в свете наступающей вечерней зорьки всеми оттенками оранжевого огня. Они двигались куда быстрее, чем он мог бы предположить. Чтобы добраться до этого места, им потребовалось втрое меньше времени, чем Марку. Огненный ручей подтёк ближе к нему, спинка к спинке, хвост к хвосту, лисы плотным потоком струились по мощёной дороге, и видно было, как от их совокупной колдовской мощи дуреет всё живое в радиусе почти целого ли: конь зашёлся в бешенстве, кобыла рванулась с поводий, и они заскакали в бесстыдной любовной прелюдии, удаляясь в лес; невесть откуда взявшиеся бабочки закружились парами, тут и там появлялись сплетённые в клубки змеи, каждый зверь искал себе пару, хрипя и теряя голову от сумасшедшего вожделения.

Огненный поток остановился, и из него выделилась, словно отломилась, одна из лис. Сев на задние лапы ещё лисой, она внезапно встала в полный рост уже человеком. Женщиной. Сводящей с ума своей ладной фигурой и чуть раскосыми, светящимися глазами на утончённом лице. Совершенно обнажённая, она подошла к арбе, возница испуганно склонился почти до земли, раскрывая перед ней воротца, она впорхнула вглубь и буквально через минуту уже вышла наружу богато одетой. Марко облегчённо вздохнул: смотреть на их пышущие огнём, такие совершенные тела было трудно.

— Здравствуй, молодой мастер, — ксилофоном прозвенел за его спиной голос матери-лисы. — Ты звал, и мы пришли на помощь, как договаривались.

— Здравствуй, повелительница, — сказал Марко и чуть поклонился. Словно окунул лицо в горячую воду. Воздух между ним и матерью- лисицей заиграл искрами и сгустился, даже, казалось, потемнел.

Они стояли друг напротив друга молча. Словно хотели бы что-то сказать друг другу, что-то глубинное, что-то такое важное, для чего пока ещё не придумано слов. Жарко ощупывали друг друга пульсирующими зрачками. Впитывали друг друга кожей. Ждали друг от друга первого звука, который сломает эту перегородку из неловкого молчания, чугунной балкой лежащего между ними.

Ветер шевельнул седую прядь, выбившуюся из причёски Марка. И тотчас с головы матери-лисицы, змеясь, выполз тёмный каштановый локон, с робкой жадностью касаясь седой Марковой пряди.

Песок взвился и повис между ними кисейной пеленой. Песчинки замерли, чуть поблёскивая отражённым закатным светом. Наконец мать-лиса шевельнулась, вся зашлась странной рябью, словно волной мелких судорог, будто бы тело её было косяком рыбок, внезапно утративших строй, а потом снова сбившихся в стаю. Марко оцепенело сунул руку в перемётную суму, тяжело стряхивая морок. Достал небольшую, богато инкрустированную шкатулку. Протянул. Щёлкнули миниатюрные замочки. Мурлыкая пружинками, откинулась крышка. И тотчас же глаза матери-лисы вспыхнули сотней огней.