— Главное в речи сей, что не просто князем мнит себя Иван, — пояснил Никита, — а Государем всея Руси называет. Вдумайся, Олежа… всея Руси! В числе том — и Новгорода, Господина Великого. У которого один Государь — народ его! И таковая грамотца на Совете Господ да на вече прочтена будет! Как мыслишь, поедет после того Феофил на поставление к Московскому митрополиту?

— Я бы не рискнул, — честно признался Олег. — Веча бы убоялся!

— Вот и я так же думаю. А князь Иван, думаешь, иначе мыслит? Умен, коварен, аки Нерон римский! Оттого и невесело мне, Олежа. И еще… Ты московитское войско видел? Нет, не тех, что в лесу на нас налетели. Да даже и там… Бояре… тех мало… Больше дворяне, землицей князем испомещенные, у каждого — с десяток боевых холопов, у кого побогаче — побольше, тоже вооруженных. Каждый нобиль местный, землицей, а значит — и всей жизнью своей и семьею своею, со женами да малыми детушками, — почти целиком князю обязан! Прогневается князь — отберет землицу, сгноит детушек. Все от него зависят. А коли преданы будут — Иван им еще землицы пожалует. Вон, сколь воев на Москву слетелося — тучи — и не одни шильники, есть и воеводы именитые — и никому Иван в земле не отказывает. А как кончится землица… смекаешь, Олежа?

— Отвоевать можно. У ближайших соседушек!

— То верно. Вот и Новгород, Господине Великий, — тоже соседушка. Единеньем только и можно противиться московитской силе. А есть ли в Новгороде единенье в людях какое — не мне тебе рассказывать.

Грустную картину нарисовал посол Никита Ларионов, грустную донельзя, и самое отвратительное — что правдивую.

— Ладно, не будем раньше времени полошиться, дело-то свое мы как надо сладили! — Никита хлопнул по плечу Олега Иваныча. — Пойдем-ка, Олежа, в корчму. Пива попьем, развеемся. А то муторно что-то на душе, гадко.

В Москве корчмы назывались не корчмами — государевыми домами питейными, потому как принадлежали все государю московскому, а не обществу, как в Новгороде или Пскове. Ближайший — рядом, за Неглинной. Неказистая изба, зато просторная. Народу, правда, — ужас! Еды — окромя заскорузлых блинов да гниловатой капусты — нет никакой, одно вино твореное. Пейте, мол, людишки московские, на здоровье, а вот насчет закуски — так вы сюда жрать, что ли, пришли?

— Ну, давай, Олег, хоть по чарке. Чай не перевар, не отравимся!

Выпили — обожгло небо. Не сказать, что сильно приятный напиток, но уж всяко получше того пойла, что под видом разных водок продавалось в петербургских магазинах. Закусили кислой капустой, выпили по второй — тоже ничего пошла.