Я разорвал упаковку и, отломив себе кусочек, всучил офигевшему Грише остаток. Он посмотрел на шоколадку, с которой, как в рекламе, свешивалось карамельное щупальце. На меня. Снова на шоколадку. Я, чувствуя себя дрессировщиком, поднёс ко рту свой кусок и откусил. Гриша, выдержав паузу, последовал моему примеру…

— Чё ты кинулся-то? — спросил он, когда мы с ним сидели на ступеньке, и я закурил.

— Уже не важно, — поморщился я. — Перекрыло. Больше не повторится.

— Фигасе — неважно! А если я на тебя так же кинусь?

— Ну, кинься. Полегчает?

Он помолчал. А я, стряхнув пепел на нижнюю ступеньку, сказал:

— Ты ничего мне плохого не сделал. Да и не сделаешь. Я не тебя бил, понимаешь? А что-то в себе. Я не смог бы этого победить иначе. Вот и пришлось…

— Да про тебя правда говорят, что ты — е**нутый, — заметил Гриша.

Я сидел рядом с человеком, который через восемнадцать лет уведёт у меня жену. Впрочем, уже нет. Вряд ли. Я постараюсь не встретиться больше с Дашей. Постараюсь не жениться на ней. Да и откуда они у меня возьмутся, эти восемнадцать лет? Большой-большой вопрос. Вот и получается, что никакого зла на Гришу во мне не осталось.

— Правильно говорят, — кивнул я.

Говорить нам было решительно не о чем. Всё важное было уже сказано.

— Чё, ты когда в школу-то? — буркнул Гриша, теребя упаковку от «Сникерса».

— Через неделю. По идее.

— В смысле, «по идее»?

— В смысле, что не знаю, приду ли.

— Как?

Я пожал плечами:

— Не знаю, найду ли какой-нибудь смысл продолжать этот п**дец, который вы все называете жизнью.

Тут у Гриши что-то замкнуло в мозгу, и он, акробатически перескочив через несколько смысловых пластов, с медвежьей грацией приземлился на нужную тему.