Моя рука сместилась, легла на талию. Вверх, до плеча, и вниз. На бедре остановилась. Тепло…

Холодно

— Холодно, — прошептал я.

И что-то она переломила в себе после этого слова. Чуть подалась вперёд, и её рука легла мне на плечо. Дрогнула, скользнула на спину.

— Почему ты такой холодный?

— Я умираю. Вот и всё. Всё.

— А тебе… тебе не страшно?

— Мне? — Я прислушался к своим ощущениям. Холодно — да. Страх? Ну, не знаю. Кажется, страха тут уже не могло существовать в принципе. Как некоторые бактерии умирают при низких температурах, так и он — умер. Когда замерзаешь, в какой-то миг чувствуешь тепло, перед самым финалом. И я его чувствовал. Правая рука переместилась на грудь и легонько сжала. Аня чуть слышно выдохнула. Я улыбнулся: — Мне — нет.

Какая же она была тёплая. Как мне до слёз хотелось разделить её жизнь. Жить с нею. Любить её. Ведь там-то, в другой жизни — всё иначе.

— Мне холодно. Мне теперь всегда будет холодно. Холодно и холодно. Ты не сможешь меня согреть.

Пальцы отпустили грудь, поползли выше. Я осторожно провёл ими по ключице, коснулся горла, ощутил тот момент, когда она сглотнула. Погладил щеку.

— Даже не пытайся, — шепнули мои губы.

И даже сейчас я не знал, делать ли следующий шаг в

холодно

, вписать ли эту главу в финал своих заметок. Как Джеймс Партер, со своим, вошедшим в историю кино, вопросом: «А что если сейчас они потрахаются?». Ведь это было бы очень сильно. Это было бы очень важно. И эта сцена была бы для них как сильнейший магнит. Они бы не смогли от неё оторваться.