– И Фёдору просила передать, что всем он хорош, но она себя до брака блюсти будет. И только так.

– Так ли?

– Мой слуга о ней нарочно спрашивал. Нет у нее никого. Аксинья – та вроде как крутит что-то. Видели ее пару раз ночью во дворе. А вот Устинья – та никогда. Она либо у себя, либо при матери, либо при бабке.

– Еще и бабка? За ней Устинья тоже ухаживала?

– Да, Любавушка. Бабка там плохо себя чувствовать стала, приехала к внучке. Устинья от нее и не отходила, считай, с приезда.

– Хм-м-м…

Конечно, не совсем так было. Но холопы отлично понимали, что про волхву лучше молчать. Чего там тебе хорошего будет?

Правильно, ничего. А вот волхва, коли узнает, что беда из-за тебя случилась… ей и имя знать не надобно. Проклянет – да и все. И язык отсохнет болтливый, и сам помрешь смертью безвременной.

Не успеет?

Ой ли? Может и успеть.

– Я сама на нее посмотрю. Съезжу, полюбуюсь на этакую лебедь. Понравилась она тебе, Платоша?

– Понравилась, Любавушка. От умной женщины и дети умные родятся.

Любава промолчала. И родственника отпустила. А потом отправилась в крестовую.

Упала на колени:

– Господи, помоги! Вразуми, направь на путь истинный…

Господь молчал.

Как и раньше, как и долгие годы после замужества. Но Любаве так было легче. Наверное…

* * *

Боярин Заболоцкий в горницу вошел, что тот медведь рыкающий. И ключи на стол положил:

– Батюшка?