– Илья я… – удивился боярич.

– Грамотка для боярина у меня. И весточка. Когда дозволишь молвить…

– Дозволяю, – растерялся Илья. – Сюда иди, чего уши чужие радовать?

Парень и пошел. Подал грамотку и уже тише, только для ушей боярича и боярыни:

– Боярышня, Устинья Фёдоровна, челом бьет. Просит приехать за ней да платье какое привезти. Сама она домой идти боится.

Боярыня ахнула:

– Жива моя доченька?

– Я в святилище живу, – просто сказал мальчишка. – Боярышня незадолго до рассвета пришла, попросилась к нам. Волхва ее пустила, а мне приказали грамотку на подворье отнести да сделать все по-тихому.

Илья выдохнул:

– Матушка, поеду я за Устей? Сейчас колымагу заложим, а ты пока одежду собери и поблагодарить чем… что там батюшка?

– Сейчас посмотрю я, сынок.

И Евдокия Фёдоровна стрелой сорвалась с места.

Нашлась ее доченька!

ЖИВАЯ!!!

Может, и не умела боярыня детям свою любовь показать. Может, и не говорила о ней ежечасно, и не целовала их, и не ласкала, и делами домашними постоянно занята была. Так ведь не это важно.

Любить-то она их все одно любила. А это главное.

Не слова, а дела.

А дело…

* * *

Боярин Заболоцкий еще спал после вчерашнего, когда тряхнули его.