– Проснись, Алешенька! Устя нашлась!

До боярина еще и не дошло сразу, кто нашелся, чего случилось… боярыня это предвидела. А потому и рассолу в кружку налила заранее. Холодного, свежего…

Вот к концу кружки и память вернулась, боярин за голову схватился:

– Устя!

– Живая она. В святилище Живы.

– Ох-х-х…

– Илюшка за ней поедет сейчас. Я ключи от кладовых ему дала…

– Денег возьми. Рублей двадцать или тридцать… знаешь, где лежат. – Боярин упал обратно в подушки.

Сил не было. И голова трещала… вино плохое! С медовухи у него отродясь такого не бывает! Сколько ни выпей!

Ладно! Коли дочь нашлась, с остальным жена и сын разберутся. Все, считай, в порядке [43].

Опять же, разве неправильно он поступил? Проблема-то решилась, и без него! А так бы сколько он промучился, считай, всю ночь? Правильно, только в следующий раз не вина надо выпить будет, а медовухи.

Боярыня и отправилась разбираться.

Денег взяла, аж целых пятьдесят рублей, тяжеленький мешочек получился. Меда приказала погрузить, окороков несколько, так, еще кое-чего, по мелочи… за дочь не жалко.

Для Усти одежду собрала. Илья в колымагу сел, да и поехали вместе с мальчишкой.

Ох, только б все обошлось!

Только бы все обошлось!!!

* * *

Не хотелось Илье в рощу ехать. Ой не хотелось.

Да кто ж его спрашивал? Отец сейчас не поедет, оно и понятно. А что Илюше остается? Не мать же посылать?

Вот и ехал, и чувствовал себя чем дальше, тем хуже. Укачало, наверное.