– Алексеевич я, боярин. Да ты так Михайлой и зови. Царевич так зовет, а ты, может, и породнишься с ним, к чему нам чиниться?

Расположение боярина Алексея Михайла этим нехитрым приемом купил сразу. Боярин засиял, аки ясно солнышко.

– Ну, коли так…

– А что не так? – Невинность просто изливалась из зеленых глаз. Пропитывала горницу, освещала весенним солнышком, даром что осень на дворе…

– Да вроде и все так. Ну, тогда садись, Михайла, отведай со мной, что бог послал.

– Благодарствую, боярин. А только не просто так я, дело у меня к тебе.

– Какое дело?

– Фёдор Иванович попросил Устинье, дочери твоей, подарок передать. Да только неприлично это, так, может, я тебе, боярин, отдам, а уж ты сам и распорядишься?

Боярин снова кивнул.

Да, неприлично.

А так намного лучше, когда через него. Так-то никто худого не подумает. Прислали что-то боярину, а он дочери и отдал.

С другой стороны…

– Я сейчас Устинью позвать прикажу, ты ей сам все и передай, Михайла. В моем присутствии, понятно.

– Конечно, боярин. О другом и не думал даже.

* * *

Устя сидела на лавке рядом с сестрой.

Та спала. Глубоко и крепко, но на животе. Поротый зад еще нескоро заживет, отец приказал хлестать без жалости. Не за Устинью, за глупость и язык поганый, но Устя себя все равно плохо чувствовала.

Понятно же, кого Аксинья овиноватит. Ее, только ее…

Не было ранее такого. Устя не помнила, чтобы случалось. То ли Аксинья вела себя умнее, то ли…

Не было для зависти повода?