– Не знаем…

– Кто угодно за этим стоять может. Кто угодно… может, и у нас в гостях эти люди бывали. А может, и родня какая. Страшно это – от каждого удара в спину ждать.

А ведь так она и жила. Больше двадцати лет, только удары в спину, и рядом никого, некому даже поплакаться, некому даже пожалеть ее…

Устя плечи расправила.

Было?

Так больше не сбудется!

– Кто угодно… ты так и не рассказала, что в палатах было.

– Да ничего там такого почти и не было. Фёдор только… пугает он меня, Илюша.

– Пугает?

– Отцу я такого не скажу, не поймет он. Для него коли Фёдор – царевич, то этим все и сказано. А он иногда становится, как одержимый. Безумный какой-то. Что-то такое в нем проступает… не знаю, как и сказать!

– Одержимый?

– Не знаю, Илюша. Никто другой его не боится, ни мать его, вдовая царица, ни брат, ни царица Марина. Не видят они, что ли? Истерман, ближники Фёдоровы… всем как глаза застит! А мне страшно рядом с ним! Словно змея вокруг запястья обвилась, не так пальцем шевельнешь – вопьется.

– Как же ты замуж за него идти хочешь?

– Я и не хочу. Но сказать такое батюшке? Не насмелюсь.

– Значит, никто другой не боится…

– Кажется мне, Илюша, что Фёдор тебя к себе приблизить пожелает. Отца в палаты царские позвали, матушка при вдовой царице, ну и ты. При Фёдоре. Выгодно, правда же?

И столько тоски было в ее голосе, столько боли…

– Не хочу я, – буркнул Илья. – Не хочу.

– Свою зазнобу чаще видеть будешь.

– Не буду.