Он отмахивается чем попало, кистень-то застрял в лежащем… только вот доска гнилая против ножа – плохо…

Чуть-чуть бы продержаться. Минуту еще…

И когда разбойника ударяют чем-то тяжелым, сбивают с ног, начинают пинать…

Михайла облегченно приваливается к почти уже родному забору. И позволяет себе перевести дыхание. Все обошлось.

Он жив.

И Устя жива, и подворье ее не запалят.

Разве то не счастье?

* * *

Устинья бы никогда в стороне от шума не осталась. Как тут не услышать? Когда кричат, когда ПОЖАР!!! [51]

Устинья вперед себя, ног не чуя, из терема кинулась.

Не просто так, нет.

К матери заглянула, к нянюшке… Аксиньи не было на лавке. Куда ее унесло, шебутную?! Хоть бы не пострадала!

Илья еще не пришел…

Когда Устя во двор выбежала, все уж кончено было.

Факелы все освещали, как ясным днем. Все видно было, соседям, которые заборы облепили в три ряда, – тоже. И было на что посмотреть.

Стоял, привалившись к забору, Михайла, окровавленную рубаху на боку прижимал. А сам бледный, ровно печь побеленная.

Лежал у его ног какой-то мужчина – там точно насмерть.

Второго татя явно обыскали – и нашли у него кремень, огниво, трут… пока его не били, но это пока не расскажет, что и откуда. Потом точно пришибут.

Боярин привычно распоряжался.

Командовал тело в сарай унести, утром попа позвать надобно, отпеть, все ж человек был. Второго татя в погреб с овощами спустить, посидит ночку связанный, небось сговорчивее станет, попинать можно, только не насмерть.