– Да, государь! Марфа я.

– Небось братец мой с такой-то красоты и глаз не сводит. Да, Марфа?

Девушка губки надула.

– Даже и не смотрит на меня Фёдор Иоаннович, не интересна ему я. Ему кроме боярышни Заболоцкой и не надобен никто.

– Заболоцкая… светленькая такая?

– Рыжая.

– Может быть. Я-то ее и не помню. Вот такую красоту, как ты, – поневоле запомнишь.

Марфа и вовсе солнышком рассиялась, защебетала. То одно, то другое, пока Борис ее вел, все, что могла, по шесть раз выболтала. И про Фёдора, и про грусть-тоску девичью, и про то, что молод для нее царевич, ей бы кого постарше…

Раньше полюбовался бы Борис, порадовался. А сейчас вот…

Противно ему стало. Ровно полыни горькой нажевался, во рту привкус такой – не сплюнешь, не отвернешься. Тошно, пакостно. И взгляды томные за версту видны, и грудь едва сарафан не рвет, и ножка так… подвернута выразительно.

Ах я бедненькая-несчастненькая, пожалейте-помогите.

Девица явно о его разрыве с супругой знает, попользоваться этим хочет. Но…

Не гнать же дуру со двора плетью?

Борис и семью ее вспомнил – дочь боярина Данилова. Михайлы Данилова. Рявкнуть на нее сейчас? Поругаться? Да не стоит оно того, чтобы Данилов потом обижался. Пойдет ведь звон по всей Россе, мол, девушка ножку подвернула, а царь-государь не разобрался. Любят у нас обиженных-то. Жалеть, сострадать им. Вас бы к таким обиженкам в одну горницу, мигом бы ко льву в клетку запросились.

Борис ими еще в юношеские годы сыт по горло был, это уж потом отвык. Все как-то поняли, что кроме царицы государь никого и в упор не видит, вот и расслабился он.

А сейчас-то Марины и нет.

Ох, сколько ж этой бабьей дряни изо всех щелей полезет! Подумать страшно!

И начнется сейчас кошмар, страшнее самого лютого сна. Охота на жениха называется.

Жениться надобно, государь…

Надобно, ага!