Дрянь такая, редкостная.

Вязкая, тягучая, горит даже на воде, туши не туши – только хуже будет. Растечется, руки обожжет, гореть долго будет, ее песком забрасывать надобно, да где уж тут песок взять? Зимой-то?

Ладно еще летом, там хоть кто-то пошевелится. А зимой кому, да к чему песок запасать? Разве что пару лопат, дорожки посыпать у дома.

Михайла прямо уверен был, сначала пожар будут снегом тушить, он как раз растечется, расползется, может, и еще куда перекинется… да это тоже не его дело. Царские палаты не сгорят, остальное его не волнует. Пусть хоть вся Ладога палом пойдет, у Михайлы своя забота.

Вот как стемнеет, так и пойдет он поджигать. Зима же, смеркается рано, хоть и на весну уже повернуло, а все одно – и ложатся люди рано, свечи берегут. Так что… часика два посидит – и ладно будет. Бог даст, к утру Михайла куда как побогаче станет.

И Михайла нежно коснулся под столом пузатенького глиняного бока кувшина.

* * *

В этот раз Бориса и ждать не пришлось: не успело стемнеть за окошком, скрипнула потайная дверца.

Устя кружево отодвинула в сторону, любимому поклонилась:

– Доброго вечера, Боря.

– И тебе здравствовать, Устёна. Прости, что не приходил, занят был.

Устя только рукой повела.

– Не обижаюсь я, что ты! И не думала даже! Что царица?

– У себя она. Я распорядился ей вещи собрать, в монастырь она поедет.

– А когда?

– Вот через пару дней и поедет. Еще погуляем по ходам тайным?

Устя кивнула:

– Погуляем, конечно. Боря, поговорить с тобой хочу серьезно. Скажи, что ты об Утятьевых знаешь?

– То же, что и все, может, чуть больше. Да кажется мне, тебя не это волнует, не имения, не налоги, не торговля их?

Устя скрывать не стала: