Только получилось не как мечталось. Никто ее на руки не подхватил, на кровать не поволок…

Глаза у Фёдора остекленели, лицо покраснело, потом побелело – и с утробным воем царевич на пол повалился. И забился в корчах, да так, что стол своротил.

Грохотнуло!

Михайла в горницу влетел, Фёдора к полу прижал.

– Лекаря, дура!!!

Анфиса и побежала за лекарем. Тот у боярышень дневал и ночевал, не у Орловой, так у Васильевой найдется. Покамест перевозить их нельзя было, они у себя в покоях лежали. А Фёдор все бился и бился на полу, и Михайла прижимал его сверху, а у царевича глаза закатывались, и пена изо рта пошла хлопьями, зеленоватая, вонючая, и рычание неслось. Совсем звериное.

Почти вой.

Кажись, кто-то вбежал, замер рядом, а потом над головами повеление раздалось:

– Посторонись! Не замай!

Этому голосу Михайла б и во сне подчинился. Отодвинулся.

И Устя упала на колени рядом с Фёдором.

Узкие ладошки на виски парню легли, а тот вдруг замер. И – обмяк.

– Федя, Федя… все хорошо, все уже хорошо…

Фёдор на бок повернулся – и его рвать начало.

Устя с колен поднялась. Выдохнула. Михайле кивнула:

– Водой его отпои и спать уложи.

– Что с ним случилось-то?

Устя только косой тряхнула:

– У боярышни Утятьевой спроси, чем его напоила дурища!

И вышла.