– Время, время… только о том и слышу.

– Иди, Федя.

Дверь закрылась, только что хлопнула, а Борис задумался, что делать ему. Федя жениться рвется… надо с Устиньей поговорить. И неволить ее не хочется, и время бы им выиграть, и всех вокруг пальца обвести. Только согласится ли она его супругой стать? Согласится ли рядом с ним жить, детей ему рожать – хоть и говорит она, что спину ему прикрывать станет, а все равно страшновато этот разговор начинать. Но лучше сразу определиться, так что Боря себя в руки взял.

Сегодня же и поговорит он с Устиньей, будет у них время, как в рощу поедут.

* * *

Марфа Данилова спала уже, когда что-то ей сквозь сон померещилось.

Что-то чужое, страшное… Сон нехороший?

Комната темная видится ей, и в центре комнаты в жаровне огонь горит живой, над жаровней той котел на цепях висит, в него прядь черных волос летит.

– На плохую весть, на дурную смерть, на черную ночь, красоту прочь…

И стоит возле котла того баба страшная, жуткая, и лицо у нее такое…

Страшное оно.

Старое, сморщенное все, а глаза ровно и вовсе не человеческие, так бы змеиные глаза на лице человеческом смотрелись, страшно, жутко даже…

Она ложкой большой зелье мешает, что-то приговаривает, и мечется Марфа во сне, и страшно ей, и жутко… Что-то недоброе надвигается, пальцы сами собой на крестике сомкнулись, да какая уж от него защита? Тут веровать искренне надобно, а она… какая уж у нее вера?

В храме Божьем и то с парнями перемигивалась…

А жуть надвигается, и что-то темное ползет, и Марфу охватывает, и стонет девушка во сне, старается из черноты вырваться – и проснуться не может.

Нет, не может, и закричать сил нет, горло перехватило, и только слезы катятся из уголков крепко сомкнутых глаз, впитываются в подушку пуховую.

Что-то будет с ней?!

* * *

Борис хотел поговорить, пока до рощи ехать будут, – не получилось.

Ветер шаловливый разыгрался, снег понес, неприятно говорить было, когда снежинки в рот залетают. Боря и рукой махнул. Потом поговорит. Ладно уж, даст он себе поблажку маленькую, подберет подходящий момент.