Но все на него валить тоже глупо. Пусть не люб он мне…

Как вспомню глаза бешеные, шепот надо мной… ох, лучше не вспоминать, тошнить начинает! Не думаю, что Михайла во всем виноват. Но с Аксиньей мне поговорить надобно.

Ох, хоть бы глупостей не наделала, дурочка маленькая…

* * *

Боярин Раенский к себе возвращался нерадостный.

Чему радоваться-то?

На Устинью Заболоцкую порчу навести не удалось – хорошо ли? Может, и хорошо. Потому как Фёдор ее любит до безумия.

В буквальном смысле.

Анфиса Утятьева покамест в палатах останется. Божится она и клянется, что только водой царевича напоила, рыдает и уверяет. И верят ей.

Потому как наговорная вода… она как вода и выглядит. Чтобы отравиться ею, надобно в ту воду яда намешать. А без того пей, покудова не лопнешь.

Это ж вода обычная.

Ее должен выпить человек, на которого ту воду заговаривали, тогда действовать будет. И то – незаметно. А все остальные пусть хоть пьют, хоть льют…

Все ж обычно.

Девушка царевичу в любви призналась, царевичу плохо стало – что такого? С Фёдором припадки случались. С детства.

А вот что дальше делать?

Не подходит им боярышня Устинья, никак не подходит. На нее порча не действует, кровь, наверное, сработала. И наговоры не действуют. И зелья она не пьет, и подлить ей… убить-то боярышню можно, да что потом с Федькой делать?

А не убивать…

Была б она тихая да скромная, сидела б ровненько – подошла бы в жены царевичу.

А такая – нет.

Слишком уж она умна, слишком сильна. И Фёдора запытает, и что ей не надобно знать выспросит, и что еще потом с этим знанием утворит? Слишком уж оно… неприятное.