А услышала…

Не любит ее Михайла. Не любит.

Более того, Устинью любит.

А может, ошибка это?

Бывает ведь и так?

Оговорился? Или она не так поняла, не то услышала?

Аксинья по сторонам огляделась. Боярыню Раенскую вспомнила, ноги с лавки спустила…

Тихо убежать не удалось, боярыня рядом возникла, словно из воздуха соткалась.

– Проснулась, Ксюшенька? Пойдем, умоешься да позавтракаешь, а там уж и к сестре можно. На голодный желудок такого лучше и не слушать.

– Такого? – Не бывала Аксинья на рыбалке, да наживку заглотнула мгновенно.

– Когда родные предают да обманывают, оно завсегда больно.

Аксинья понурилась. Варвара ее жалеть продолжила, и как-то так оказалось, что под это воркование ласковое Аксинья и умылась, и рубаху поменяла («Потом занесешь, как время выберешь, не в грязной же идти?»), и ленту новую в косу вплела, и позавтракала вместе с боярыней.

Легко с ней было, уютно.

Аксинья так себя и с матушкой не чувствовала, матушка вечно занята была, вечно ей не до Ксюши. Няня? Та больше всех Илюшку любит, а еще Устю. А Аксинье так, самые крохи внимания доставались. Несправедливо!

Устинья?

А она вообще… предательница! Знала же, что сестра Михайлу любит, и не гнала его, не отвергала! Выслушала!

Мысль, что Устинья вообще-то Михайлу и выгнала, Аксинье в голову не пришла даже. Что значит – выгнала?!

Мебелью не кинула, крика-лая не было, а подумать, что здесь палаты царские, а не базарная площадь… это Аксинье было не по разуму. Не по возрасту.

Кто ж в шестнадцать-то лет, да влюбленный, головой думать будет? Отродясь такого не бывало!

Аксинья и сама не поняла, что говорила, как говорила, боярыня вроде как ее слушала, только поддакивала да сочувствовала. А только когда время пришло к сестре возвращаться, Аксинья уж твердо в правоте своей убедилась.