Устя кивнула:

– Разберусь. Благодарствую, боярыня.

– Не стоит это благодарности.

Варвара развернулась да и дверью хлопнула.

К себе возвращалась – кипела от гнева. Вот ведь зараза какая! Не уговоришь ее, не договоришься! Лишнего слова не вытянешь! Недаром же Платону она не нравится! И Любавушке! И… и самой Варваре тоже.

Варвара Раенская и себе сознаваться-то не желала, а только в Устинье она силу почуяла. Ту самую, проснувшуюся. И… испугалась.

Устинья бы и Фёдора скрутила, и их раздавить могла бы. Когда человек знает, что в любой миг твою жизнь оборвать может – это всей шкурой ощутить можно. Вот Варвара и почуяла.

И испугалась.

Близко она к Устинье не подойдет. И мужу закажет лишний раз…

А Любава?

Любава пусть сама разбирается! Она умная… наверное.

* * *

Аким, старый слуга бояр Захарьиных, на ярмарку шел. Жив там боярин, умер боярин – скотина не делась никуда. И подворье на Ладоге стоит, не рушится. И надобно туда много чего… от гвоздей до соли. От овса до дров.

Вроде и закупали все, а без хозяйского-то глаза как-то оно и тратится быстрее.

Аким и сам грешен, недавно молоток прогуляться уговорил. И подкову… две. В хозяйстве (своем, не боярском) все пригодится.

Вот и шел он на ярмарку, закупаться. Шел, потом толчок сильный почувствовал. Детина какой-то его обгонял, плечом задел.

– Эй! – Аким едва в снег не полетел.

Парень остановился, поддержал его.

– Прости, отец. Не зашиб я тебя? Не смотрел я, куда иду! Не видел…

Плечо, конечно, болело, но винился парень искренне. И шапку стянул, в лапище своей скомкал. Посмотрел Аким да и рукой махнул: