* * *

В палатах царских тем временем боярышень к государю позвали, а зачем? Не сказали.

Не знала Устинья, что Любава с утра к Борису пришла, попросила его созвать боярышень, сказала, что Федя невест по домам распустить желает, всех. Борис в ответ на слова мачехи только плечами пожал, что ж, так тому и быть. С Устиньей-то он все равно видеться сможет, и в палаты ее провести тайком тоже, а когда оставил Фёдор свою затею со свадьбой, оно и к лучшему.

И согласился.

Устя бы и растрепой пошла, ей безразлично было, но Аксинья пристала вдруг хуже комарихи надоедливой, а спорить с ней Устя не хотела. Чего сестру лишний раз злить, помириться не успели еще, чтобы опять ссориться!

– Сейчас, Устя, я тебе еще жемчуг в волосы вплету, и вовсе красиво будет.

– Да к чему красота эта?

– Устя, ты что – опозорить нас хочешь? Государь будет, царевич, бояре, кажется, а ты ровно чернавка какая!

Устя только головой покачала. Ради государя она бы нарядилась, а вот ради остальных – неохота ей. И Фёдор еще… кто знает, что дураку в голову взбрело, как назовет ее невестой сейчас… будем надеяться, что обойдется. Но ежели нет…

Интересно, что будет, когда она прилюдно от такой чести откажется? Фёдор, наверное, орать начнет, родители в ужасе будут. Боря помочь обещал, сказал, что ее сразу же спрячет, потом вывезет, придумают они вместе, что делать, ежели Фёдор сам от нее не откажется.

Не откажется он, сам про то сколько раз говорил. Может, и уговорит его Борис, а может, и нет. Устя лишний раз ни на кого не надеялась, сама справляться будет.

Аксинья стягивала волосы Усти, украшала их, лентами и золотыми нитями перевивала, тут и жемчуг сам в руку скользнул. Пальцы чуть дрожали, но в волосы Устиньи она нитку вплетала решительно. Это… так надо!

Устя слишком… слишком задается!

У нее и так все есть, она еще и Михайлу захотела!

ЕЁ Михайлу!

Не бывать такому!

Аксинья совсем уж дурой не была, понимала, что, ежели Михайла ТАК в Устинью влюблен, ей с ним вовсе разговаривать не о чем. А он влюблен.

Можно кому угодно врать, себе не получается. Ежели б Михайла так с ней говорил, Аксинья самой счастливой себя б чувствовала. А он… когда он с Устей говорил, у него и голос совсем другим был, и лицо, и глаза… он аж дрожал весь. А с ней…

Просто играл.

Просто врал.