«Это было летом. Мы втроем: Крестовский, я и еще кто-то, кажется, Микешин[92], впрочем наверно не помню, отправились гулять и встретили знакомого Крестовскому сыщика, который и предложил нам отправиться в “Малинник”. Мы, конечно, охотно согласились. Пришли. Внутренность “Малинника” вы вероятно помните по описанию Крестовского. К нам сейчас же подсели местные дамы и потребовали угощения. Они пили водку, а мы ели яйца, единственное кушанье, которое мог рекомендовать нам буфетчик, хорошо знавший сыщика. Подсела к нашей компании и женщина, которую Крестовский назвал Крысой. Она без церемонии влезла на колени к бывшему со мною и Крестовским спутнику. Помню случившийся при этом небольшой, но довольно характерный эпизод: приятель наш сидел с Крысой и держал в руке, откинутой на спинку стула, папиросу. Кругом сидели и ходили самые отвратительные оборванцы. Один из них, проходя мимо нашего стола, преспокойно схватил эту папиросу и начал курить. Спутник наш вскочил и собрался проучить нахала. Однако сыщик удержал его, говоря, что затевать скандал здесь опасно. Когда этот инцидент закончился, нас повели по какому-то длиннейшему коридору смотреть внутренние помещения “Малинника”. Шли мы совершенно спокойно, как вдруг где-то сзади послышался сначала сильный шум, точно от падения на пол какого-то большого тела, потом крики: “Помогите, режут, убивают!”

– Обыкновенная история, – заметил сыщик, – это бывает здесь.

Он не успел окончить начатой фразы, как крики о помощи сменились другими: “Спасайтесь, полиция”. Мы обернулись, и представьте себе наше удивление. Коридора уже не было, мы находились в комнате: сзади нас спустилась сверху стена, и коридор превратился в комнату. Вышли мы из “Малинника” совершенно другим ходом – нас вывел сыщик»⁴⁶⁵.

Сыщиком был начальник петербургской сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин, который и в самом деле помогал Крестовскому в его вылазках, разрешал присутствовать на допросах, давал читать уголовные дела⁴⁶⁶.

Современники вспоминают Крестовского как фата, затейника, мистификатора, одаренного артиста. Он, как было сказано, играл на фортепьяно и гитаре, пел чужие романсы, сочинял свои, был умелым рассказчиком и легко становился душой компании, хотя нарочно к этому не стремился. Влюблялся он постоянно, иногда сразу в двух, а то и в трех прекрасных дам, и тогда закидывал предмет страсти стихами, цветами, конфектами. Если дама оставалась неприступна, Всеволод Владимирович пускал в ход тяжелую артиллерию – предлагал руку и сердце. Заботливые его друзья, как правило, находили способ расстроить очередную свадьбу и продолжали любить товарища.