Крестовский обиделся смертельно. Некоторые детали биографии и облика Висленева действительно напоминали его жизненные обстоятельства и слабости: неудачная женитьба[94], слабоволие и общая неистребимая нелепость. Но, возможно, Крестовский никогда и не заподозрил бы в герое Лескова карикатуру на себя, если бы автор сам не открыл ему, с кого лепил своего персонажа, судя по всему, ничего обидного в этом не видя.

Вскоре после выхода романа Крестовский начал чуждаться Лескова, хотя и продолжал с ним здороваться. Тот заподозрил, что их рассорил его брат Василий, живший в то время в Петербурге. Между вчерашними друзьями последовал обмен посланиями.

Крестовский в письме от 14 декабря 1871 года пытается объясниться, а заодно и язвит, намекая на сходство между Лесковым и самым отвратительным персонажем «На ножах» Гордановым, но будучи по натуре добрым, делает это довольно неуклюже:

«Любезный Николай Семенович!

Напрасно ты обвиняешь своего брата Василия в том, в чем он виноват гораздо менее других. Причиною моего отдаления от тебя вовсе не была одна лишь его болтовня, а несколько других данных, настолько для меня убедительных, что я не мог не дать им веры. Если бы болтал один только человек, то тогда, конечно, на его болтовню нечего было бы обращать внимание, что я и делал неоднократно всё прежнее время; но если с разных сторон несколько лиц и притом таких, которые не могут состоять между собою в стачке да и не имеют в том интереса, начинают повторять одно и то же, – тогда дело принимает совсем иной вид и характер. Не хочу ни тебя, ни себя утруждать напоминанием разнообразных фактов этого рода, но дабы не подставить себя под упрек в голословности, я решаюсь напомнить тебе два из них: 1) летний разговор твой в последнее свидание с Варварой Дмитриевной (супруга Крестовского – М. К.), 2) собственное твое признание, что твой весьма некрасивый герой Висленев писан якобы с меня.

Что касается до первого, то оставаясь совершенно равнодушен к разговорам, ведущимся про меня, я желал бы только, чтобы люди, трактующие меня известным образом, не употребляли по крайней мере при этом фразы: я друг ему, я люблю его и потому говорю так.

Относительно же второго позволю себе заметить, что никоим образом не предполагая в тебе Горданова, я точно также не мог узнать и себя в личности Висленева, тем более что нравственный и психический смысл наших с тобою отношений никогда – сколько знаю и понимаю – ни на йоту не походит на смысл отношений Горданова с Висленевым. Конечно, я не отрицаю за тобою (как и ни за кем) права понимать меня как тебе угодно, по силе твоего разумения и убеждения (ведь понимают же нас разные Суворины да Минаевы чёрт знает в каком смысле) и в силу этого права ты мог не только под Висленевым, но и под какой угодно мерзостью разуметь меня или кого бы то ни было. Но я не могу не удивляться тому, что, разумея меня в сем смысле и признаваясь в таком разумении, ты в то же время мог с любовью простирать ко мне объятия и говорить: “Ведь я друг ему! Ведь я люблю его!”