Вместо триумфа – новый казус и позор.

Лесков выдал себя не только восторгами и упоминанием «козлогласия», но и аргументами в защиту пьесы. Отвечая на упреки в неправдоподобии, он кивает на жизнь, на «газетные хроники» – это очень в его духе.

Всю вторую половину 1860-х годов он постоянно ходил в театр и писал обзоры постановок русских пьес. Он начал с «Отечественных записок». Краевский почти открыто морщился, но его соредактор Степан Семенович Дудышкин ценил лесковский талант и берег любимого автора от барского гнева. В театральных обзорах Лесков не скрывал, что самое интересное для него – актуальность пьесы, умение автора затронуть злободневные проблемы. Он бегло оценивал актерскую игру, почти никогда не писал об эстетическом измерении текста – разве что однажды хорошенько изругал новую комедию Боборыкина (на которого после истории с публикацией «Некуда» имел зуб) за «бестолковость» построения и небрежность отделки, назвав автора «очень бездарным писателем». Но обычно его занимало исключительно общественное звучание пьесы. Например, рецензия на постановку в Александрийском театре комедии «Гражданский брак» Николая Чернявского превращается в длинные рассуждения Лескова о семейном вопросе в российском обществе. Да и «Расточителя» он написал отчасти в пику Островскому, который в середине 1860-х отошел от «купеческой» темы и начал сочинять исторические хроники. Лесков огорчался и словно бы подсказывал любимому драматургу: жизнь нынешнего крупного купеческого города тоже может стать источником страстей, вполне шекспировских по накалу, так что сбегать за ними в историю необязательно.

Заинтересованность в общественной стороне дела в итоге привела к постепенному охлаждению Лескова к театральной теме и погружению в публицистику на злобу дня. Но еще перед его прощанием с театром приключилось несчастье.

Странный случай

Странный случай

Сентябрь с расслабленной, чуть лукавой улыбкой перешагнул через середину, а лето словно и не думало глядеть в календарь – нежилось, грело. Дни стояли жаркие, ночи были теплы. В черном небе сияла луна, казалось, еще немного – и всё начнется заново: щелкнет и заколотит соловей, дохнет сиренью.

Петербуржцы дивились, пытались припомнить, когда осень так щедро баловала их погожими деньками, но так и не смогли. Дачники день за днем откладывали возвращение в город.

Степан Семенович Дудышкин вторую неделю зазывал всех к себе на дачу в Павловск, гулять и закрывать сезон.

Отправились в воскресенье большой, сложившейся уже компанией близких к «Отечественным запискам» авторов: Крестовский, Соловьев, Майков, Тимирязев и, к радости Лескова, Ефим Зарин, дьяконский сын, любимый приятель еще с пензенской поры[98]. В Пензе Зарин прославился едкими памфлетами на тогдашнего губернатора А. А. Панчулидзева, которые переписывались и ходили по рукам. В Петербурге они заново подружились. Зарин с женой жил неподалеку, на Фурштатской, и часто принимал у себя ту же компанию, своего брата «постепеновца» и разночинца, сторонника изящной, а не социальной словесности, любителя народной культуры.