Шумно расселись в поезде, всю дорогу проговорили о литературе, о том, что уж теперь-то, когда Некрасов остался без «Современника», «Отечественные записки», несомненно, взлетят и прославятся. Немножко сплетничали, подтрунивали над Крестовским: он зачем-то купил на вокзале два пирожка с мясом, но всё не ел – берёг; пирожки распространяли сытный и несколько подозрительный запах. Добрый Лесков предрек «брату Всеволоду» немедленную кончину, тот, вопреки обыкновению, отмолчался, лишь смешно завращал глазами. А перед самым Павловском съел наконец свою добычу.

Степан Семенович, ладный, загорелый и крепкий, в легком летнем костюме и светлой шляпе с темно-синей лентой, встретил их на вокзале, повел к себе завтракать.

После завтрака двинулись гулять.

Чудный, совсем еще густой, но уже накинувший дырчатую золотую шаль парк с темной речкой Славянкой, изящными мостиками, позеленевшими статуями, павильонами – они бродили до самого обеда, болтали, дышали. Цвел шиповник, порхали бабочки, в глубине парка пахло грибами, сухой хвоей и едва уловимой горечью. В середине прогулки Крестовский внезапно побледнел и стремительно их покинул. Все многозначительно переглянулись и не выдержали, расхохотались: не иначе пирожки!

Начали вспоминать похожие случаи. Дудышкин рассказал, как по той же причине занемог однажды при нем Тургенев, изобразил бархатную, слегка капризную манеру, с которой Иван Сергеевич сообщил по-французски, что вынужден незамедлительно удалиться… Тут Дудышкин сделал препотешный прыжок, показывая, как Тургенев побежал в кусты; все так и покатились со смеху. Следующим Степан Семенович показал Писемского, заболевшего раз на дружеских посиделках тем же недугом: закряхтел, запричитал, согнулся – и снова все расхохотались: как есть Феофилактыч. Смех расшалившихся литераторов бился по аллеям, играл в салочки с соснами, пугая белок. Парочки и бонны с детьми обходили шумных бородачей стороной.

Нагулявшись всласть, отправились на дачу обедать. Бульон с тимьяном благоухал, жаркое из телятины исчезло в два мгновения – после прогулки всё казалось необыкновенно вкусным. Вина выпили умеренно, две бутылки на всю компанию.

Дудышкин по-прежнему царил, много каламбурил, шутил; казалось, он один вовсе не утомился после прогулки.

Был свеж, бодр, обещал, что завтра непременно отправится на заре пострелять дупелей с любимой Волей – рыжей, мускулистой легавой, которую представил гостям еще утром, вместе с близкой ее родней, брылястым кобелем Хватом, и пожилой Зорькой, как сообщил хозяин, несколько потерявшей в скорости, но не утратившей фантастического чутья.