Сам Флягин тоже словно не ведает жалости. Он повисает на дышле над пропастью не потому, что хочет спасти барыню и ее дочку, а из инстинктивной жажды жить. Ему не жаль погибшего по его вине монаха, а на запоротого им до смерти татарина он откровенно досадует: «Тьфу ты, дурак эдакий! до чего дотерпелся? Чуть я за него в острог не попал»⁵⁷⁶. Огромное графское хозяйство, в котором есть и театр, и псарня, и живые медведи, и конный завод, в его рассказах выглядит безлюдным – Иван будто бы никого там не видит⁵⁷⁷. В степях, куда он попадает, будучи захвачен в плен, живут безликие «они» – татары. Когда слушатели интересуются, любил ли он своих татарских жен, он не понимает, о чем его спрашивают, а рожденных ими девятерых детей не считает за своих, потому что они «некрещеные». Услышав вопрос о «родительских чувствах», Флягин снова недоумевает: «Что же такое-с?» Барскую дочку, которую Иван нянчил, он отдал ее беглянке-матери импульсивно, в последний миг, когда почувствовал, что та словно «пополам рвется», а до того жалобы барыньки ему «докучают», слова ее он передает как «та-та-та». В эпизоде борьбы за ребенка Ивану интересна возможность «поиграть», то есть хорошенько подраться с любовником его матери, «уланом-ремонтером».

Правда, в момент описываемых событий Иван Северьянович совсем молод. Эпизод со спасением господ случился, когда он был еще подростком, нянькой он сделался тоже в отрочестве, что отчасти объясняет незрелость (если не отсутствие) чувств.

Перелом наступает только после встречи с красивой и страстной Грушей. Иван Северьянович, наконец, познаёт, что такое любовь. Еще за несколько часов до посещения вечера у цыган он в разговоре с «магнетизатором» называет любовь «пустяками», но пение Груши его совершенно меняет. Это бескорыстное чувство, без претензий на душу и на тело Груши, что ничуть не умаляет его силы. Ради Грушеньки Иван готов и растратить казенные деньги, и даже пойти на убийство. Правда, Груше удается убедить убить ее лишь с помощью угрозы: «Не убьешь меня, я всем вам в отместку стану самою стыдной женщиной». Вот что для Ивана Северьяновича страшно. После гибели Груша становится главным его «искушением»: «…столь живо является, что вот словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит»⁵⁷⁸.

Любовь в буквальном смысле меняет путь героя. Столкнув Грушу с крутизны в реку, он долго бежит в беспамятстве и попадает в незнакомое место:

«…а я не знаю, какой час, и что это за место, и куда та дорога ведет, и ничего у меня на душе нет, ни чувства, ни определения, что мне делать; а думаю только одно, что Грушина душа теперь погибшая и моя обязанность за нее отстрадать и ее из ада выручить»579.