После пережитых потрясений княгиня жила совсем скромно и еще более удаленно от мира, ни о каких вопросах общего государственного управления не желала знать «и умерла спокойно, с твердостью». «Когда поколебались вера и надежда, остается любовь» – так изящно выразился Червев в беседе с ней; но действенная любовь, которой она питала свою душу до встречи с ним, в конце жизни была ей уже недоступна.

Странную проповедь написал на этот раз Лесков: начертав, каким должен быть образцовый дворянин, с убедительностью показал, что идеал этот невоплотим, что самое «практическое» христианство, в которое он так верил в 1870-е годы, не выдерживает испытания практикой и что при жизни в социуме неизбежны компромиссы.

И всё же род Протозановых не прервался – хронику пишет внучка княгини Варвара, чей отец Дмитрий Львович разделил, по словам бабушки, участь библейского Авессалома (третий сын царя Давида восстал против отца, пытался захватить его престол, но в итоге погиб). Возможно, Лесков предполагал сделать Дмитрия Протозанова декабристом, но не довел замысел до конца.

Хроника «Захудалый род» так и не была завершена. Какие именно судьбы автор уготовил сыновьям княгини, мы не узнаем, но главное он сказать, кажется, успел: самодумная Русь отошла в прошлое и была отпета, вовсю гремела новая жизнь, в которой не осталось места ни благородным чудакам вроде рыжего Дон Кихота – Рогожина, ни красавцу и рабу Патрикею, ни царственной княгине, способной осуждать себя за «барство».

Ссора с Катковым

Ссора с Катковым

«Захудалый род» окончательно развел Лескова с Михаилом Никифоровичем Катковым.

Когда-то участник литературно-философского кружка Николая Станкевича, близкий приятель Белинского, Герцена и Грановского, постепенно Катков всё дальше уходил от либеральных увлечений молодости. В письме В. П. Боткину от 6 февраля 1843 года Белинский подытожил окончательное расхождение с приятелем, который, кстати, еще недавно целыми тетрадками переводил для него, не знавшего иностранных языков, труды Гегеля: «К[аткова] ты видел. Я тоже видел. Знатный субъект для психологических наблюдений. Это Хлестаков в немецком вкусе. Я теперь понял, отчего во время самого разгара моей мнимой к нему дружбы меня дико поражали его зеленые стеклянные глаза. Ты некогда недостойным участием к нему жестоко погрешил против истины; но – честь и слава тебе – ты же хорошо и поправился: ты постиг его натуру – попал ему в самое сердце. Этот человек не изменился, а только стал самим собою. Теперь это – куча философского г…: бойся наступить на нее – и замарает и завоняет. Мы все славно повели себя с ним – он было вошел на ходулях; но наша полная презрения холодность заставила его сойти с них»⁶⁷⁰.