«Как-то раз, после театра, зашел я ужинать в известный ресторан Доминика. Вдруг вижу в углу, прислонившись к окну, сидит Николай Семенович и усердно исправляет карандашом довольно объемистую рукопись.

– Новый роман или новая повесть? – спросил я, подойдя к нему.

– Ни то ни другое, – ответил мне Лесков. – Просто доклад в Ученый комитет. <…>

– Неужели такое спешное дело, что вы даже ночью, за ужином, не можете от него оторваться?

– Не то что спешное, но интересное необычайно и вместе с тем неожиданно интересное.

Я, конечно, полюбопытствовал узнать, какое это дело. Представьте же мое удивление, когда я узнал, что “интересным делом” оказался какой-то маленький учебник польской грамматики, представленный в министерство на одобрение, причем Лескову поручено было рассмотрение его и составление доклада! Учебничек этот, на вид ничтожный, не обратил бы, вероятно, на себя внимания и никогда не удостоился бы одобрения, если бы не замечательное свойство Лескова интересоваться каждою мельчайшею подробностью и относиться ко всякой работе с щепетильною добросовестностью и готовностью “принести в жертву даже свое благополучие”.

Ничтожный учебничек, составленный каким-то захолустным педагогом, оказался в руках Лескова чем-то особенным, выдающимся. Он открыл в нем, буквально открыл, какие-то особые достоинства и, увлекшись этим, хотел непременно составить доклад, который ясно и наглядно представил бы все открытые им в учебнике необыкновенные качества.

И вот, с свойственным ему жаром и увлечением, принялся Лесков за составление этого доклада, точно предстояло написать роман, предназначенный для публики, а не обычную “бумагу”, которую ожидала такая же судьба, как и большинство подобных ей документов, т. е. сгнить в архивной пыли. Этот доклад не давал ему покоя даже ночью, он носил его с собою, постоянно исправлял, дополнял…»

С нарастающим удивлением Либрович пишет, что вскоре выяснил: с подобным вниманием и увлечением Лесков разбирал каждую попавшуюся ему «книжонку»⁷³².

Но и в этом потоке у Лескова были свои любимцы. Ему особенно нравились книжки на христианские темы, сохранившие «христианский дух», например брошюры книгопродавца Блиссмера. Он досадовал, когда суть христианского учения, по его мнению, обкрадывалась и сплющивалась. Особенно внимателен Лесков был к цитированию Библии и не упускал случая поддержать тех, кто бережно относился к текстам Священного Писания – приводил без искажений, комментировал без глупостей⁷³³.

Анекдотист, мастер короткого жанра, он высоко ценил увлекательность книги, тем более что читать ее должен был человек простодушный, мужик или ребенок, что почти одно и то же. «Что такое в умственном отношении народ? Это те же дети по сравнению их с миром, давно живущим в грамоте»⁷³⁴, – писал Лесков в «Русских общественных заметках» в 1869 году. Радовался и юмору, неизменно отмечал его и напоминал, что юмор «детям всегда нравится и возбуждает их к подражательности». Между тем так думали далеко не все. Коллега Лескова по Особому отделу педагог Стоюнин считал, что «юмористические рассказы никак не должны быть предметом детского чтения»⁷³⁵.