Благодаря переписке с Толстым мы знаем и о некоторых литературных замыслах Лескова, которыми он охотно делился, – например, о планах написать переложение повести о Бове-королевиче:

«Видел в “Посреднике” книжечку “Новый английский милорд Георг” в обложке, напоминающей настоящего “английского милорда” лубочного… А содержание доброе, хотя и неискусное. Это тоже “хитрость”, но она мне понравилась… Иван Иванович Горбунов уже прельстился этим и пишет “Еруслана”, а мне захотелось написать “Бову-королевича” и с подделкою в старом, сказочном тоне… Что Вы на это скажете: делать или нет?»938

«Видел в “Посреднике” книжечку “Новый английский милорд Георг” в обложке, напоминающей настоящего “английского милорда” лубочного… А содержание доброе, хотя и неискусное. Это тоже “хитрость”, но она мне понравилась… Иван Иванович Горбунов уже прельстился этим и пишет “Еруслана”, а мне захотелось написать “Бову-королевича” и с подделкою в старом, сказочном тоне… Что Вы на это скажете: делать или нет?»⁹³⁸

Неизвестно, ответил ли на это Толстой; если и ответил, то, вероятнее всего, по обыкновению уклончиво. (Полвека с лишним спустя этот замысел воплотил Алексей Ремизов – написал-таки в парижской эмиграции «Бову-королевича», возможно, оттолкнувшись как раз от мечты Лескова.) Сообщал Лесков графу и о других планах – один был уже не нов и знаком нам по переписке с Щебальским в 1875 году, когда Николая Семеновича «подергивало» писать о русском еретике. Теперь он признавался:

«Я не хочу и не могу написать ничего вроде “Соборян” и “Запечатленного ангела”; но с удовольствием написал бы “Записки расстриги”, героем для которого взял бы молодого, простодушного и честного человека, который пошел в попы, с целию сделать что можно ad majorem Dei gloriam[153], и увидавшего, что там ничего сделать нельзя для славы Бога. Но этого в нашем отечестве напечатать нельзя»939.

«Я не хочу и не могу написать ничего вроде “Соборян” и “Запечатленного ангела”; но с удовольствием написал бы “Записки расстриги”, героем для которого взял бы молодого, простодушного и честного человека, который пошел в попы, с целию сделать что можно ad majorem Dei gloriam[153], и увидавшего, что там ничего сделать нельзя для славы Бога. Но этого в нашем отечестве напечатать нельзя»⁹³⁹.

Доверительность писем, адресованных Толстому, с годами нарастала. В одном из них Лесков открыто признался, как страждет и боится смертного часа. Граф прислал ласковый ответ, который, увы, не сохранился, но утешение из него Лесков потом не раз цитировал: у смерти «кроткие глаза»⁹⁴⁰. Правда, Толстой, в отличие от Лескова, в посмертную жизнь не верил.