Вскоре была предпринята следующая попытка. Лесков начал сочинять «Незаметный след», по замыслу примыкавший к «Сокольему перелету». Начало романа было напечатано в первом номере журнала «Новь», но продолжения не последовало. В очередном письме в редакцию (правда, уже другого издания), написанном в сентябре 1885 года, Лесков указывает «на разные неблагоприятные обстоятельства», которые помешали ему завершить труд. Очевидно, речь опять шла о цензуре.

В обоих задуманных романах Лесков предполагал написать портрет «человека без направления» – независимого и свободного от узости, диктуемой любым направлением. Эта роль была уготована герою, присутствовавшему и в том и в другом тексте, – Адаму Безбедовичу, сыну униатского священника, деятельному, благородному практику, не сомневавшемуся, что «быть консерватором так же нехорошо, как быть во всяком случае радикалом и либералом».

Свою политическую программу Безбедович излагает в одном из сохранившихся набросков «Сокольего перелета»: для облегчения участи «холодных и голодных» в России необходимо произвести «улучшения в экономическом устройстве и свободе слова». Именно свобода слова, «самая широкая и ничем не стесняемая», поможет «оживить уснувший дух народа и возбудить к кипучей деятельности его гений». Свобода обеспечит и усиление веры в народе, которую в последнее время он «сильно утрачивает»¹⁰⁰³ из-за растущей вокруг лжи. К революционным изменениям Безбедович, разумеется, не призывал, но предлагал многое реформировать. Лесков понимал, что роман о необходимости менять Россию, скорее всего, будет запрещен, и, видимо, не захотел зря тратить на него силы. Хотя, возможно, внешними причинами маскировались внутренние – отторжение романа как жанра чуждого, не своего. Лесков по-прежнему чувствовал, что эта литературная форма ему всюду теснит и жмет, что, ступая на поле романного повествования, он утрачивает неповторимость. Это очень заметно в «Чертовых куклах»: третий неоконченный роман выглядит как удачный перевод среднего европейского беллетриста, подражающего то Гофману, то Флоберу.

В отличие от романов повести Лесков обычно доводил до финала. К началу 1890-х он уже насладился и насытился легендами. «Меня оторвало от прологовых тем нечто текущее и живое», – писал он литературному критику Д. Н. Цертелеву 20 сентября 1890 года. В усталости от легенд Лесков признавался и Льву Толстому. «Текущее и живое» его квазидокументальных текстов нескольких последних лет основано было на воспоминаниях о временах давно протекших. Оттолкнувшись от актуальной темы, он переходил к литературным нравам середины 1860-х, а затем и вообще общественным нравам («Дама и фефёла»), вспоминал, как в юные годы переселял крестьян («Продукт природы») и как мало преуспели англичане в деле преобразования русской деревни («Загон»): мужики предпочитали привычное удобному, отвергая и британские плужки, и каменные дома. Повесть «Загон» была откликом на заявление одного из членов Общества содействия русской промышленности и торговле, что «Россия должна обособиться, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайскою стеною»¹⁰⁰⁴.