Дело было мелкое, но «антисоветчика» КГБ миловать не собирался. Черкасова признали невменяемым и отправили в областную больницу в Самару, где он пробыл год. Вышел оттуда уже «недочеловеком». Со второй группой инвалидности, с которой на работу не брали — и мизерной пенсией. Поэтому, когда он познакомился с Яниным, то легко согласился присоединиться к нему в побеге. Тем более что Черкасов был изобретатель и имел какие-то, как он утверждал, полезные проекты, на которых в СССР заработал бы разве что копейки.

В Первом отделении сидел еще один изобретатель — инженер из Мордовии. Как и Черкасов, он тоже придумал какой-то супердвигатель внутреннего сгорания, так что на прогулках два креативных ума ожесточенно спорили, чье изобретение дает больший КПД. Двигатели внутреннего сгорания в психиатрической тюрьме интересовали меня менее всего, так что их дискуссии я слушал вполуха. Правда, позднее случайно выяснил, что Черкасов «изобрел велосипед»: его новшество было уже давно известно и использовалось на Западе.

Врачом Черкасова была та же Петухова — Идрисов, как будто предвидя перестройку, предусмотрительно отправлял политических в «клиенты» ей. Петухова назначила Черкасову 50 миллиграммов галоперидола, это была большая доза, переносил ее Черкасов плохо. Таблетки он старался не пить, но ему специально высыпали пол горсти таблеток мелкой дозировки. Так Черкасову оставалось только размазать их по нёбу, чтобы хоть как-то уменьшить количество яда, проникавшего в организм. Периодически Черкасов жаловался на сердце, но на такие вещи Петухова внимания не обращала.

Она вызвала меня через три дня после первой «беседы», когда я, пусть не совсем, но пришел в себя. На этот раз допрос проходил уже серьезно. Никакого психиатрического содержания беседа не имела — все вопросы касались только уголовного дела и политики. Со стороны мизансцена должна была выглядеть чуть сюрреалистично. Женщина в белом халате спрашивала одетого в лохмотья, вымученного зэка о его политических убеждениях, отношении к советской власти, мотивах политической деятельности и — стандартный психиатрический вопрос — планах на будущее. Уверен, что ни Фрейд, ни Юнг не поняли бы из этой «беседы психиатра» ни одного слова. А в это время из коридора еще доносились стенания какого-то зэка, которого скрутило после лекарств.

Всю беседу я юлил, нес чушь и придумывал какие-то обтекаемые формулировки, которые можно было трактовать в любую сторону. Однако, как было видно по реакции Петуховой, она понимала их вполне однозначно. Я вернулся в камеру весь в поту, ожидая самого худшего.